Следователь, уставший и одуревший от бессонницы титулярный советник Сергиенко, тяжело покачал головой и сказал хриплым голосом:

— Ну хорошо, допустим. Был ты один. А деньги где? Ведь все-таки 170 000 рублей — не семечки.

— А деньги я, начальник, прогулял да проиграл. Мне что: деньги — навоз. Сегодня нет, а завтра — воз. — Савелов насмешливо посмотрел на следователя. А чего ему бояться. За налет на кассу в одиночку самое большее, что ему грозит — пять лет каторги. Да только какой же дурак весь срок свой от звонка до звонка потянет? Пройдет годик-другой, и выпишет ему «зеленый прокурор» вольную. А то и в самом деле, удастся «ударным трудом» встать на «путь исправления». Тогда могут и официально скостить срок. А что, свободное дело. В 1926, ему, например, срезали по амнистии три года. Так что нет ни какого смысла ему, Буру, еще и товарищей своих в это дел тянуть. Сам по глупости попался, ну так уж не на столько он дурак, чтобы своими же руками себе срок добавлять…

— Значит, ты утверждаешь, что за неделю успел пропить сто семьдесят тысяч? Как же это ты от водки не помер, Савелов? А?

— А я на водку, гражданин следователь, дюже крепкий…

— А с кем пил? Где? — Сергиенко смотрел на Савелова в упор покрасневшими от бессонницы глазами.

— А не помню где, начальничек. А тех с кем пил — первый раз в глаза видел, вот те крест. — Бур размашисто, истово перекрестился на образа в углу. — Ей-ей не лгу!..

В этот же момент скрипнула отворяясь входная дверь. Савелов машинально оглянулся, посмотреть на входящего, да так и застыл с полуоткрытым ртом. Живот его скрутило леденящим холодом дикого ужаса. В дверном проеме стояли трое в суровых черных рясах, перехваченных простыми кожаными поясами. Первый, человек среднего роста, с чуть седоватой бородкой имел наперсный крест протопопа. Остальные двое были простыми иноками. Могутные мужичины, с руками такой невероятной величины, что казалось, могли в своих кельях играть с прочей братией в «Угадай где?», пряча в кулачищах цельные буханки хлеба.

В среде уголовников давно уже ходили легенды о тех, кто попал в руки «Архангелам веры». Весь ужас положения заключался в том, что приговоры Священного Синода не содержали конкретных сроков. Простая формулировка «вплоть до полного искупления грехов» предполагала заключение в исправительный монастырь на неопределенный срок. Возможно навсегда.

И никакой связи с этими монастырями у уголовников не было. Нет возможности передать еду, выпивку, марафет. Ведь совершенно неизвестно, в какой конкретно монастырь отправлен тот или иной человек. И никакой возможности узнать. В Синоде служат такие же фанатики, как и их обер-прокурор…

Только одного человека знал Бур, которому удалось вырваться из монастырского заключения. Это был старый вор Слон, который добрался до Москвы с изуродованными руками, отощавший до состояния скелета. Он рассказал, что на побег подорвались в вчетвером, но дошел он один. О том же, что творилось в самом монастыре, Слон рассказывать отказывался. Когда его пытались расспрашивать, он лишь трясся всем телом. Глаза его становились совсем белыми, а вместо слов изо рта вылетало лишь бессвязанное мычание. И это был Слон, коронованный вор, державший половину Москвы в кулаке…

Бывало и другое. Приговор Священного Синода мог гласить: «Лишить душу оболочки телесной без пролития крови». Это означало что угодно. От простой виселицы до сруба из не ошкуренных бревен, в котором связанного грешника обкладывали сухими вениками и…

Протопоп шагнул вперед, быстро благословил следователя, и тихим вкрадчивым голосом спросил:

— Свидетельствуешь ли сыне, что недостойный сей именем Христовым ложно клялся? — и посмотрел на Бура таким пронзительным взглядом, словно дыру хотел просверлить.