Я ухмыльнулся собственному назидательному тону.

- Сочиняю в основном вестерны. И, кстати, прямо завтра утром поеду собирать материалы для новой книги. - Я взглянул на бокал с мартини. - Если, конечно, буду в состоянии сесть за руль.

- А куда вы едете?

- До Сан-Антонио, по долине Пекоса через Техас, - сказал я. - Оттуда двинусь на север старыми ковбойскими тропами, в Канзас, и по дороге примусь фотографировать.

Эррера была умной девочкой, но явно переигрывала роль задыхающейся от восторга Золушки. В конце концов, она разговаривала не с самим Эрнестом Хемингуэем.

- ...Да, работал репортером, - сказал я. - В маленькой газете учишься всему понемногу. Еще до войны. Романы пришли позже.

- Звучит потрясающе, - сказала девушка. - Но жаль, что вы уезжаете. Я так надеялась... если у вас найдется время... хотела просить об одолжении. Доктор Даррел сказал, вы настоящий, взаправдашний писатель... - Она помялась, хихикнула, и я мгновенно понял, в чем дело. - Я пытаюсь немного пописывать сама, и мне бы так хотелось поговорить с человеком, который...

По счастью, приблизилась Фрэн Даррел, а следом за ней - Тина и ее приятель; пришлось обернуться и представиться. Фрэн была одета примерно так же, как моя собеседница, только ее талия, руки и шея куда гуще были уснащены индейским рукоделием, Фрэн могла себе это позволить. Помимо амосовского жалованья, у нее были свои собственные средства. Фрэн представляла гостей, настала и моя очередь.

- ...С кем особенно хотелось бы вас познакомить, дорогая, - сказала Фрэн, обращаясь к Тине высоким, срывающимся голосом. - Одна из наших местных знаменитостей, Мэтт Хелм. Мэтт, это Мадлен Лорис из Нью-Йорка и ее муж... Боже, я забыла, как вас зовут!

- Фрэнк, - сказал блондин.

Тина уже протянула мне руку в длинной черной перчатке. Тонкая, темноволосая, красивая женщина, истинное загляденье, в черном платье без рукавов, маленькой черной шляпке с вуалью. Я не против местного колорита, колорит - хорошая вещь, но, если женщина может выглядеть вот так, зачем натягивать уборы краснокожей сквау?

Она подняла руку с изяществом, от которого захотелось щелкнуть каблуками, почтительно склониться и поднести дамские пальцы к губам - когда-то мне, правда, недолго, довелось играть роль прусского аристократа. В памяти всплывали всевозможные картины, и я довольно ясно представлял - хоть сейчас это казалось немыслимым - себя и эту изысканную, грациозную леди целующимися под проливным дождем в канаве, в то время как люди в военной форме прочесывали мокрые кусты вокруг. Вспоминал и проведенную вдвоем неделю в Лондоне... Я глядел на лицо Тины и видел, что она тоже припоминает. Затем ее мизинец легонько шевельнулся у меня в ладони - определенным образом. Условный знак, сигнал командира подчиненному.

Я ждал этого. И уставился прямо ей в глаза, и не сделал ответного знака, хоть и помнил его отлично. Глаза Тины едва заметно сузились, она отняла пальцы. Я повернулся пожать руку Франку Лорису, ежели, конечно, так его звали, что было очень маловероятно.

Любителей дробить кости видно сразу. Так и вышло. По крайней мере, он пытался. Когда ничто не хрустнуло, Фрэнк тоже испробовал трюк с шевелящимся мизинцем. Он оказался дьявольски большим мужчиной - не совсем моего роста, этого трудно достичь, - но гораздо шире и тяжелее, с каменной физиономией профессионального атлета. Нос ему перебили много лет назад, и, следовало полагать, не на футбольном матче в колледже.

Их просто-напросто распознаешь. Нечто во взгляде, в очертаниях губ; мягкие, настороженные движения, неуловимое презрительное высокомерие выдают их посвященному. Это исходило даже от Тины, прелестной, надушенной, безукоризненно светской. Проглядывало. Некогда я и сам был таким. Думал, все выветрилось. А так ли?

Я посмотрел на великана, и мы странным образом возненавидели друг друга с первого взгляда. Я был счастливым мужем, для которого не существовало женщин, кроме собственной жены; он - профессионалом, выполнявшим работу - Бог весть какую - с напарницей.