Длинный занавес мешал разглядеть имущество принца. С одной стороны в решетке виднелось небольшое окошечко — здесь должен был сидеть клерк, обменивающий франки на фунты. Но и оно было закрыто и занавешено, на нем красовалось довольно грубое объявление: «Pas de service jusqu’au Douvres» — «Закрыто до Дувра».

И совершенно не у кого поинтересоваться Плон-Плоновым сундуком. Хотя сбоку между занавесом и стеной осталась узкая щель, сквозь которую я сумел разглядеть почти все отделение. В углу громоздились холщовые мешки с письмами. Рядом стояло несколько огромных ящиков, дюжина плетеных корзин — там наверняка лежали заказные отправления и небольшие ценные посылки. А еще я насчитал с десяток деревянных дорожных сундуков со стальными уголками и замками.

Вот и все. Хотя среди прочих грузов выделялся один ящик из блестящего полированного дерева (по всей видимости, дуб). Сперва я принял его за гроб и решил, что в нем перевозят на родину тело какого-нибудь неудачливого английского путешественника. На крышках остальных сундуков красовались написанные черными буквами имена агентов или банкиров, а на этом гиганте, и я мог бы в этом поклясться, табличка блестела настоящим золотом. Наверняка это и есть «немалые средства» Плон-Плона.

Как же вызвать кого-нибудь из охранников? Я решил больше ничего не предпринимать. Вернусь, все объясню, предложу лейтенанту Кейбеллу спуститься сюда вместе со мной. Он хотя бы имеет официальное право их расспрашивать. У меня же нет с собой никаких документов, лишь билет на паром. Никто не станет ради меня отпирать решетчатую дверь.

На обратном пути я посмотрел на сверкающий латунный циферблат телеграфа, связывающего машинное отделение с мостиком: по-прежнему «полный вперед». Поршни взлетали и опускались, совершая по тридцать три движения в минуту. Механики не поднимаются наверх во время всего путешествия, поэтому их единственной связью с внешним миром остается этот циферблат. Его ручка соединена с ручкой точно такого же устройства на мостике, чем-то вроде велосипедной цепи, и таким образом приказы капитана немедленно доходят вниз. Сами вахтенные пристроились сейчас рядом с телеграфом, один курил трубку, а другой читал газету, время от времени поглядывая на циферблат. Корабль словно двигался сам по себе.

Я приложил было руку к стенке, но тут же отдернул ее. Железо так раскалилось, что я едва не заработал волдырь. Эта загородка отделяла мостки от корабельной топки и паровых котлов. Сквозь дверную щель посверкивало ярко-желтое пульсирующее пламя.

Один из механиков, вооружившись масленкой и старым тряпьем, отправился осматривать двигатель. Второй уткнул нос в газету. И вдруг ведущая в кочегарное отделение железная дверь распахнулась и на пороге появился высокий парень, более всего смахивающий на черта. Механик оторвался от газеты и что-то крикнул. Я со своим скудным французским сумел разобрать: «Allez-vous en!» — бездельнику велели возвращаться к работе. Длинный и сутулый кочегар в рубахе, широких штанах и надетой задом наперед кепке походил на исчадие ада: лицо его полностью покрывала сажа, видны были только белки глаз и розовые губы. По всей видимости, на пароход он явился уже навеселе. Механик выругался и снова прикрикнул на негодника. Ведь сейчас нужно постоянно швырять уголь в топку и требуются усилия всех кочегаров. Наверняка этого симулянта назавтра уволят.

Долговязый детина еще несколько секунд маячил на пороге, будто бы подтрунивая над механиком. Насколько я понял, он требовал «выпить чего-нибудь приличного», вода, которую в эмалированных кружках подавали в кочегарку, его явно не устраивала.