— А я говорю, снимай меня. — Девица почти уперлась в его хилый торс своей роскошной грудью. — Мой вес — это моя философия, понял? И я хочу рассказать об этом миру.

— Так вы вчера рассказали. — В голосе парня уже звучало отчаяние. — Сегодня я кого-нибудь другого запишу.

— Да они три слова связать не могут. А я ж тебе говорю, у меня философия. — Внезапно она сменила тон с надменного на просительный: — Ну, пожалуйста, что тебе стоит, а?

— Ну, хорошо-хорошо, я вас запишу и других запишу, а потом начальство мое выберет, кого в сюжет поставить, — сдался парень скорее всего, чтобы от нее отделаться. — Сейчас мой оператор вернется, он из зала танцевальные номера снимает, и я вас найду. Договорились?

— Я сама тебя найду, — вполне удовлетворенная результатом своих усилий, заявила девица. — И не вздумай исчезнуть, понял?

Журналист обреченно вздохнул. Лаврову стало смешно. От стоящего вокруг гвалта, громкой музыки, приторной смеси ароматов духов и цветов у него начала болеть голова. Может быть, плюнуть на все и съездить со Степкой в парк аттракционов? Он слышал, как приятная блондинка, мать мальчика Гриши, которая, оказывается, была знакома с Верой и стала нечаянной причиной Степкиных слез, что-то говорила мальчишкам про то, что они совсем скоро поедут в парк. Может, махнуть вместе с ними? Степка, кажется, нашел с этими мальчиками общий язык, и, пока он занят, Лаврову будет не так скучно ждать, когда освободится мама.

Он завертел головой в поисках блондинки, чтобы договориться. Но она куда-то исчезла. Мальчишки — толстенький и худенький — были на месте, а женщины нигде не было.

«Ладно, детей она тут не бросит, так что разберемся», — мрачно подумал Лавров, будучи крайне недовольным собой. Его страх перед собственным сыном выжигал его изнутри.

— А теперь парад мод, — крикнул ведущий со сцены. Грянула музыка, от которой в голове у Лаврова, кажется, что-то лопнуло. Боль пульсировала в темечке, лишая последней возможности соображать. — Модель номер один, коллекция «Лондонский шик».

На сцену выплыла необъятных размеров красавица, в чем-то полосатом, почему-то ассоциировавшемся у нее с Лондоном. На вкус Лаврова, давешняя блондинка, с которой он планировал договориться о поездке в детский парк, соответствовала представлениям о лондонском тумане гораздо больше. Но на вкус и цвет, как говорится… В карнавальном костюме выскочила вторая толстушка, про которую сказали, что она из огненного Рио.

— Нет, это не Рио-де-Жанейро, — пробормотал Лавров и оглянулся посмотреть, не пришла ли Гришина мама, но ее все еще не было. Откуда-то Лавров ее знал. У него было чувство, что они встречались в той, прошлой его жизни, когда он еще не вылетел на обочину, а был вполне себе нормальным ментом. Причем воспоминание не было связано с Верой, хоть блондинка и показала, что знает его именно как Вериного мужа. Нет, в их общей прошлой истории он был «сам по себе мальчик, свой собственный». И почему-то вспомнить, при каких именно обстоятельствах они встречались, казалось ему очень важно.

Не обращая внимания на «Парижское утро» красотки номер три и «Ласточкино гнездо» толстушки номер четыре, он решительно подошел к разговаривающим мальчикам.

— Гриша, а как твоя фамилия? — спросил он.

— Ветлицкий, — чуть удивленно ответил мальчишка, и тут Лавров вспомнил. Блондинку звали Лилия Ветлицкая, и она была следователем прокуратуры. Сам Лавров с ней никогда не работал, но с Ванькой Буниным она дела вела, и тот отзывался о ней вполне благосклонно, хотя вообще-то баб-следователей не признавал.