— Братцы, неужто эту красоту немцу отдадим? — в сердцах проговорил щетинистый боец в засаленной фуфайке. — Да где это видано, братцы? Трудовой народ всю эту красоту строил, ночами не спал в непосильном труде, а мы — немцу? Берите, дескать, господа хорошие, нам не жалко, у нас еще есть?

— Не тяни жилы, Пашка, без тебя тошно, — огрызнулся боец, шагавший рядом с ним. — Ладно, отдадим, но ненадолго, пусть подавятся. Скоро обратно заберем.

— Отставить разговорчики! — прорычал офицер. — Люлин, Кочубеев, вы чего плететесь как две сопли по асфальту? Шире шаг!

— Надо же, какой!.. — проворчал Пашка. — Поговорить нельзя. Может, нам последний день и остался, чтобы языком потрепать.

На перекресток с улицей Весенней выходили люди из окрестных домов, угрюмо поглядывали на изнуренных солдат. Те прятали глаза, отворачивались.

— Слышь, командир, долго вы драпать еще будете? — спросил тощий парень в пиджаке и шарфе, обмотанном вокруг горла.

— Не твое дело, — огрызнулся офицер. — Сколько прикажут, столько и будем.

— Так за Севастополем-то нет ни черта! — крикнул кто-то из местных жителей. — Там одно море. Или вы по нему аки посуху?

Люди невесело усмехались.

— Граждане, все в порядке! — объявил второй офицер, совсем молоденький, который шел вместе с солдатами. — Никто никуда не драпает. Дойдем до Севастополя, как было приказано, там перегруппируемся и со свежими подкреплениями погоним немца обратно. Ждите нас через пару дней!

Командир вознамерился что-то сказать, но промолчал, лишь неласково покосился на своего заместителя. В отличие от своих подчиненных он владел обстановкой, знал, что все не просто плохо, а совсем погано. Но голос молодого офицера звучал убедительно, доходчиво, внушал людям веру.

Горожане молчали, провожали глазами солдат.

— Дай-то господь, — сказала дряхлая старушка, перекрестилась и добавила: — Хотя вы и безбожники окаянные.

— Веселее, товарищи бойцы! — заявил командир. — Что за тоска у вас на лицах? Где ваш позитивный жизненный настрой? Вам по морде дали, а вы уже и в хандру?

— Смотрите, краля какая! — подметил вдруг кто-то.

Солдаты сразу повеселели.

С улицы Весенней спустилась худенькая девушка в коротком драповом пальто в белый горошек. Она стояла вместе со всеми и ждала прохода колонны, чтобы перебежать дорогу. Ей было не больше двадцати пяти, стройная, курносая. Короткие волнистые волосы венчал какой-то несерьезный беретик. Под мышкой она держала пухлую папку в коленкоровом переплете. На плече висела сумочка.

Бойцы непроизвольно приосанивались, поднимали головы. Не сказать, что на их лицах появлялась орлиная дерзость, но прежнее уныние исчезло. Люди посвежели, приободрились.

Командир с интересом посмотрел на девушку, выпрямился, развел плечи. Она украдкой улыбнулась ему.

— Что еще надо для высокого морального духа, верно, девушка? — сказал ей молодой лейтенант. — Ну, понятное дело, кроме усидчивости на политзанятиях.

— Не балуй тут без нас, хорошая, — проворчал рябой ефрейтор, поворачивая голову по мере удаления от этой особы. — Будь скромницей, договорились? Учти, придем — проверим.

Бойцы загоготали. Девушка смутилась, потупилась. Когда колонна проследовала мимо, она быстро перебежала дорогу, покрепче прижала рукой папку и засеменила вниз по Весенней улице. Маленькие каблучки стучали по брусчатке.

Вскоре девушка вышла к Марининскому дворцу, даже в осеннюю пору утопающему в зелени. Сколько раз она наблюдала эту картину, которая в любое время года завораживала ее, не давала оторвать глаз.