— А ты знал, что моя мать сама привезла меня в тюрьму?

— Вот уж не думал, что ты на это согласишься!

— Аж в Гурон-Вэлли. Специально для этой поездки она купила себе серый полосатый костюм. Они с судьей рассчитывали, что меня загонят в Олдерсон — в Западной Вирджинии, но отец поговорил с кем-то из министерства юстиции.

— Хорошо, что ты оказалась недалеко от дома.

— А я надеялась оказаться в Плезантоне, на западе Калифорнии. Рассчитывала погреться на солнышке.

— Видишься со своими предками?

— Отец уже скончался, от сердечного приступа, а с матерью — редко, ты же понимаешь. На днях она, видите ли, отправилась в круиз… Вот чем она теперь занимается — путешествует.

— У твоей матери всегда был непредсказуемый характер и язык как бритва, хотя ты можешь припечатать и побольнее.

— Благодарю за комплимент, — усмехнулась Робин и, выдохнув ему в лицо облачко дыма, отхлебнула вина из бокала.

— А меня доставили в тюрьму в городе Милан, что в штате Мичиган, на тюремном автобусе, — сказал Скип. — Понятия не имею, где была моя мать. Окна в автобусе были забраны крепкими решетками на случай, если нам — мне и полдюжине ребятишек с исколотыми венами на руках — удастся освободиться от наручников и кандалов на ногах. Непонятно было, какого черта меня, политзаключенного, этапировали вместе с уголовниками. Меня должны были отправить в одну из тех нехилых загородных тюрем, куда упрятали недоумков, проходивших по делу Уотергейта, но, видать, меня сочли уж очень опасным.

— Ты и был опасным, — сказала Робин. — Думаю, они взбеленились из-за взрыва в федеральном здании в Детройте.

— Да, но бабки, которые они захапали, когда нас сцапали, можно было потратить на ремонт, а? — Скип жевал хлеб, и крошки сыпались ему на бороду. — Когда нас загребли во второй раз, знай они хотя бы о половине моих подвигов… Я имею в виду годы, что я провел в подполье.

— Зачем, спрашивается, было уходить в подполье, когда все кругом помалкивали. Помнишь речь Никсона 3 ноября 1969 года, в которой он, в преддверии планировавшегося антивоенного марша на Вашингтон, призвал «молчаливое большинство» американцев поддержать его вьетнамскую политику? Впрочем, я знаю, почему почти всегда народ молчит, ему просто нечего сказать. Короче, я стала тырить в магазинах только для того, чтобы вздрючить себя. Представляешь, как-то раз стянула лифчик!

— А я жил в коммуне недалеко от Грантса, в штате Нью-Мексико, с хиппарями, которые только и делали, что грызлись друг с другом. Они мне всю плешь проели. Я уехал в Фармингтон и устроился на работу мастером по ремонту телевизоров. Ты ведь знаешь, я всегда любил возиться со всякими проводами. И вот как-то говорю себе: «Парень, если ты преступник, которого разыскивает полиция, тогда почему ты ничем таким не занимаешься?» В общем, я отправился в Лос-Анджелес.

— Ты когда-нибудь видел свою фотку с объявлением о розыске?

— Ни разу не видел.

— И я свою тоже не видела, — сказала Робин и наклонилась к нему. — Когда я наконец узнала твой телефон и мне сказали, что ты в Детройте…

— Небось не могла поверить, да?

— А ты совсем не изменился.

— Ну, может, я уже не такой шустрый, как раньше, но волосы еще не вылезли. Я по-прежнему вожусь с гирями, когда бываю дома и вспоминаю о них.

— Мне нравится твоя борода.

— Время от времени я ее сбриваю, а потом снова отращиваю. В первый раз я завел себе бороду, когда был в Испании. Я поехал туда сразу, как вышел из тюрьмы.