Пауэрскорт встал и отошел к дальней стене.

— Мой первый свидетель, — гордо объявил он, — представлен кистью сэра Томаса Лоуренса. — Детектив указал на парадный портрет строгого судьи в красной мантии, которая делала его похожим на кардинала. Судья этот неприязненно разглядывал длинный исписанный лист, видимо завещание или какой-то другой юридический документ. За его спиной два высоких георгианских окна открывали вид на Темзу. — Перед нами мистер Джастис Уоллес, когда-то занимавший пост казначея и главы Куинз-Инн, корпорации, которой ныне руководит господин казначей Сомервилл. И документ сэр Уоллес изучает в том самом помещении, где мы сейчас находимся.

Вернувшись к своему месту, Пауэрскорт достал из принесенной пачки несколько листов.

— Этот знаменитый судья — представитель благородного семейства из Дорсета. Один из его братьев стал членом кабинета министров, другой — адмиралом. Мистер Уоллес дожил до глубокой старости. В своем завещании от 1824 года он оставил огромную сумму семье… — чтобы не ошибиться, детектив еще раз заглянул в свои записи, — и десять тысяч фунтов Куинз-Инн — для малообеспеченных юристов и служащих своей корпорации. Щедрый дар. Согласно оценке Английского банка, его сегодняшняя стоимость составляет около трехсот тысяч.

При упоминании Английского банка Сомервилл кинул на детектива острый взгляд.

— Воля покойного, надо полагать, строго исполнялась. Так, например, в документах тридцатилетней давности — когда вы, господин казначей, еще не руководили Куинзом — указаны различные выплаты из фонда Уоллеса. Но сейчас таких выплат нет. Наследный дар Уоллеса растворился, уйдя на общие счета Куинза. И, говоря об общих счетах, я не имею в виду расходы на аренду земли, содержание зданий, жалованье прислуге и прочие подобные траты, которые, кстати, полностью покрываются взносами адвокатских контор. Я говорю об особых, так называемых «казначейских» счетах, находящихся исключительно в ведении хозяина этого кабинета. Сотни тысяч Уоллеса были переведены туда и по сей день там остаются.

Пауэрскорт подошел к другому портрету:

— Теперь прошу взглянуть на этого джентльмена. Бенджамин Рокленд — не судья и не казначей, но также один из бенчеров Куинза. В свое время он был известным адвокатом, к нему часто обращались поверенные, и история Куинза свидетельствует о его редкостно участливом отношении к молодежи. По его завещанию 1785 года четыре тысячи фунтов предназначались на жилье, питание, экипировку и обучение неимущих студентов корпорации. Завещатель хотел дать беднякам те же возможности, что имел сам. Снова обратившись к оценкам Английского банка, мы узнаем, что те четыре тысячи сегодня составляют двести тысяч. На одни только проценты от этого капитала можно содержать множество учащихся. Но сколько студентов получает сегодня в Куинзе стипендии Рокленда? Ни одного. А тридцать лет назад их было немало. Значит, и эти деньги, вместо того чтобы использоваться согласно воле завещателя, оказались на счетах казначея.

Вспомните также полотно, украшающее парадный зал Куинза. Многие люди приезжают издалека, чтобы увидеть шедевр Рубенса «Суд Париса», посвященный судебному решению, ставшему причиной Троянской войны. Увы, никто еще не создал полотна о двух наших современницах, двух леди, тщетно искавших справедливости в любви к одному обаятельному джентльмену. Однако меня сейчас не интересует ни сюжет знаменитого полотна Рубенса, ни его талант, ни даже то, что три богини на холсте одеты еще более скудно, нежели Кэтрин Кавендиш в ее бытность танцовщицей мюзик-холла. Меня гораздо больше интересует состоявшаяся двенадцать лет назад покупка этого произведения.