— Галерея названа в честь сэра Ричарда Уоллеса. Он внебрачный сын и наследник четвертого герцога Хартфорда, — отчеканил Эдвард. — Все Хартфорды были коллекционерами. Уоллес умер. Оставил все жене. Жена прожила еще семь лет. Была известна пристрастием к черным сигарам. Завещала все государству. Не сигары, а все картины и предметы искусства. Теперь это музей.

Сару особенно впечатлили черные сигары. Где только он выискал эту информацию? Впрочем, помощник юриста докопается до чего угодно.

— Ну что ж, пойдемте? Только уж вы ведите меня, Эдвард.

Он не знал, бывала ли Сара в подобных местах раньше, и планировал показать ей наиболее эффектные и интересные для новичка полотна. Оружие он решил проигнорировать, а мебель оставить под конец. Ему до смерти надоели шкафы, шкафчики, секретеры, комоды и трюмо.

Они прошли через холл в бывшие покои хозяйки.

— Посмотрите, — зашептал он, — какой драматичный сюжет. Французский романтизм. Художник Делакруа. Картина называется «Казнь дожа Марино Фальеро».

Перед ними был внутренний двор великолепного дворца. На высокой беломраморной лестнице толпились богато одетые вельможи. Мавр с оранжевой лентой нахмурился, будто в ожидании больших неприятностей. На верхней ступеньке стоял сенатор, подняв окровавленный меч. У подножия лежало обезглавленное тело.

— А почему этому бедняге отрубили голову? — спросила Сара.

— Венецианский дож — правитель конституционный. Как наш английский король Эдуард. Власть его ограниченна. Но дож Фальеро хотел отменить конституцию и стать тираном. Придворные раскрыли его интриги. Ему отрубили голову. У Байрона есть стихи об этом. Байрону нравились кровавые сюжеты. Живописец, видимо, читал его стихи. Сам он тоже любил изображать трагические сцены. Может, даже больше, чем Байрон.

От такой длинной речи у Эдварда на лбу выступили капельки пота. Сара даже забеспокоилась, не повредит ли такая разговорчивость его здоровью.

— Теперь посмотрим что-нибудь более мирное о той же Венеции.

И Эдвард направился в гостиную, где висели два огромных холста Каналетто с видами на канал Джудекка. Первое изображало панораму от устья канала в сторону здания Таможни и церкви Сан Джорджо Маджоре, шедевра Палладио, второе — от ступеней этой церкви к устью. Сияла зеленоватая вода, по голубому небу тянулись пушистые облачка, крытые гондолы перевозили купцов и тюки товаров, куда-то уплывали парусники, на причалах группы венецианцев обсуждали свои дела. Великие символы Венеции, Дворец дожей и большой барочный купол собора Санта Мария делла Салюте, служили своеобразными ориентирами. И такой безмятежный покой излучали оба пейзажа, словно Венеция веками жила в добром согласии со всем миром и так будет вечно.

Сара осторожно тронула Эдварда за локоть.

— Как красиво! — восхищенно вздохнула она. — Мне захотелось побывать в Венеции. А вам?

Он кивнул.

— Какой-то богатый англичанин купил эти полотна Каналетто и привез их домой, словно фотографии с курорта, только цветные, — сказал он.

Эдвард надеялся, что Сара не догадается, почему он показывает ей ту или иную картину. Пожелай она остановиться перед Ватто или Грёзом, он просто растерялся бы. Сейчас он подвел ее к Фрагонару.

— «Качели», — тихо пояснил Эдвард. — Фрагонар. Французский живописец восемнадцатого века.

На фоне густой, пышной листвы взлетала на качелях юная кокетка, вся в волнах розового шелка. Качели раскачивал стоящий позади, в тени пожилой джентльмен — видимо, супруг. А несколько поодаль, скрытый кустами от глаз мужа, тянул руку к чаровнице молодой кавалер с цветком в петлице нарядного камзола. Качели, взлетая, открывали взору ножки дамы.