Они остановились у желтого столба. Молодая женщина ждала автобус. Она посмотрела на них опытным угрюмым взглядом, потом повернулась к ним спиной.

— Какая красотка, — ребячески заметил Ричи.

— У нее вид потаскухи, — с обидой буркнул Гомес.

Он почувствовал себя под этим взглядом грязным и пот­ным. Она не потела. Ричи тоже был розовым и свежим в красивой белой рубашке, его вздернутый нос едва блестел. Красавец Гомес. Красавец генерал Гомес. Генерал скло­нялся над голубыми, зелеными, черными глазами, затуманен­ными трепетом ресниц; потаскуха увидела только малень­кого южанина с полсотней долларов в неделю, потеющего в костюме из магазина готового платья. «Она меня приня­ла за даго»1. Тем не менее он посмотрел на красивые длин­ные ноги и снова покрылся потом. «Четыре месяца, как я не имел женщины». Когда-то желание пылало сухим со­лнцем у него в животе. Теперь красавец генерал Гомес упивался постыдными и тайными вожделениями зрителя.

— Сигарету хочешь? — предложил Ричи.

— Нет. У меня горит в горле. Лучше б выпить.

— У нас нет времени.

Он со смущенным видом похлопал его по плечу.

— Попытайся улыбнуться, — сказал он. -Что?

— Попытайся улыбнуться. Если Рамон увидит у тебя такую физиономию, ты нагонишь на него страх. Я не про­шу тебя быть подобострастным, — живо добавил он в ответ на недовольный жест Гомеса. — Войдя, ты прикле­ишь к губам совершенно нейтральную улыбку и там ее и забудешь; в это время ты можешь думать о чем хочешь.

— Хорошо, я буду улыбаться, — согласился Гомес. Ричи участливо посмотрел на него.

— Ты тревожишься из-за сына?

— Нет.

Ричи сделал тягостное мыслительное усилие.

— Из-за Парижа?

— Плевать мне на Париж! — запальчиво выкрикнул Гомес.

— Хорошо, что его взяли без боя, правда?

— Французы могли его защитить, — бесстрастно отве­тил Гомес.

— Ой ли! Город на равнине?

1 Мексиканец (амер. жаргон).

— Они могли его защитить. Мадрид держался два с по­ловиной года...

— Мадрид... — махнув рукой, повторил Ричи. — Но зачем защищать Париж? Это глупо. Они бы разрушили Лувр, Оперу, Собор Парижской Богоматери. Чем меньше будет ущерба, тем лучше. Теперь, — с удовлетворением добавил он, — война закончится скоро.

— А как же! — насмешливо подхватил Гомес. — При таком ходе событий через три месяца воцарится нацист­ский мир.

— Мир, — сказал Ричи, — не бывает ни демократичес­ким, ни нацистским: мир — это просто мир. Ты прекрас­но знаешь, что я не люблю гитлеровцев. Но они такие же люди, как и все остальные. После завоевания Европы у них начнутся трудности, и им придется умерить аппетиты. Если они благоразумны, то позволят каждой стране быть частью европейской федерации. Нечто вроде наших Со­единенных Штатов. — Ричи говорил медленно и рассу­дительно. Он добавил: — Если это помешает вам воевать предстоящие двадцать лет, это уже будет достижением.

Гомес с раздражением посмотрел на него: в серых гла­зах была огромная добрая воля. Ричи был весел, любил человечество, детей, птиц, абстрактное искусство; он ду­мал, что даже с грошовым разумом все конфликты будут разрешены. Он не особенно почитал эмигрантов латин­ской расы; он больше ладил с немцами. «Что для него па­дение Парижа?» Гомес отвернулся и посмотрел на раз­ноцветный лоток продавца газет: Ричи вдруг показался ему безжалостным.

— Вы, европейцы, — продолжал Ричи, — всегда привя­зываетесь к символам. Уже неделя, как все знают, что Франция разбита. Ладно: ты там жил, ты там оставил вос­поминания, я понимаю, что это тебя огорчает.