– Да, строительство театра – дело недешевое! – сочувственно покачал головой Руднев.

– Вы не представляете, насколько! – обрадовался реакции собеседника Митрофан Федорович. – Я уже вложил в это здание 100 000 целковых, и, чую, что придется вложить еще! В таких обстоятельствах и думать нечего о том, чтобы переманивать именитых актеров! Вот и работаю с тем, что есть… О, а вас, молодой человек, я вижу впервые!

Он повернулся к Константину.

– Черкасов, Константин Андреевич, честь имею, – отрекомендовался коллежский регистратор.

– Прянишников, Митрофан Федорович, владелец и антрепренёр сего вертепа. Вас, должно быть, Павел привел! Умоляю, не делайте поспешных выводов, к премьере все будет готово наилучшим образом. Как вы могли понять, ставим мы господина Островского, «Бедность не порок». Приходилось уже видеть?

– Боюсь, что нет, – смущенно ответил Черкасов.

– Поверьте, к премьере все будет идеально! Город и вспоминать не будет про старый театрик. Ну, разве что при виде костюмов… – Прянишников заговорщицки понизил голос. – Знаете ли, скупил весь их старый гардероб по дешевке. Стоящих вещей там не столь много, увы, а занимает он теперь целую комнату, ну да ладно! Обязательно пристрою к делу! Правда ох уж и морока вышла, когда слуги перешивали к ним новые бирки…

Актеры, меж тем, вернулись на сцену и заняли свои места. Сухонький Осип Эдмундович надтреснутым голосом постарался привлечь всеобщее внимание:

– Господа… Господа! Давайте продолжим, господа!

Окружающий шум не сильно проникал в зал, но тихое обращение режиссера все равно умудрилось в нем утонуть. На выручку ему пришел Прянишников, командным голосом рявкнувший:

– Внимание! Действие второе, явление пятое! По местам! С самого начала! Продолжили!

Репетиция возобновилась. Константин смог уловить, что действие происходит в купеческом доме на какой-то праздник. Реквизит, правда, на сцене практически отсутствовал, кроме заставленного бокалами массивного ящика, служившего столом. Когда Бетси вновь сказала: «Сядемте», все актеры остались стоять. Следом уши Константина и Павла вновь подверглись кавалерийскому наскоку ужасного пения Григория Никифоровича.

Черкасов внимательно разглядывал Бетси и Татьяну и поразился произошедшей в них переменой. Царственная Елизавета Михайловна, которой досталась роль юной купеческой дочери, выглядела скромно и понуро (хотя и угадывалось, что такое поведение ей непривычно). В манере Филимоновой же, наоборот, не осталось и следа неуверенности и нервозности – Руднев пояснил другу, что она играет молодую веселую вдову, и метаморфоза Татьяны Черкасова поразила куда сильнее.

– Здесь на сцене появляется нянечка и раздает бокалы с мадерой, – проскрипел Осип Эдмундович. – Господа, берем бокалы, не стесняемся!

Актеры подошли к ящику.

– Аннушка, поди выпей винца. Выпьешь, что ли? – обратилась к Филимоновой средних лет дама, исполнявшая роль матери Бетси.

– Вота, что ж не выпить! – отвечала ей Татьяна с самым что ни на есть разбитным видом. – Говорят, без людей не пей, а при людях нужды нет.

Она взяла бокал с ящика и, красуясь, пригубила его содержимое. Внезапно лицо ее перекосилось. Актриса выронила бокал, закашлялась и схватилась за живот.

– Это что еще такое?! – рявкнул вернувшийся в ложу Прянишников. – Татьяна Георгиевна, вы играете Анну Павловну, молодую купеческую вдову! Прекратите мне тут Гертруду изображать!

Филимонова, однако, не послушала антрепренёра – она упала на сцену и забилась в конвульсиях. Актеры в ужасе расступились.