Кричко с Иваницей тоже блуждали по торговищам и по дворам в надежде повстречать Сильку. Дулеб пошел куда-то на княжеский молебен, Иваница не захотел; зачем было торопиться попасть на глаза князю, который так с ним обошелся? Случайно встретил Кричка, теперь ходили вдвоем, все более убеждаясь мысленно в том, что Силька, подобно всем, кто был ближе к князьям или же хотел к ним присоседиться, там, в Софии, толкаются друг перед другом, вытягивают шеи, не знают, куда и смотреть: на епископов ли под Орантой или же на полати, где стоит Долгорукий с князьями и воеводами. Такова суетность людская.
Так в бесконечных блужданиях очутились они возле Ярославова двора, где в золотой гриднице готовилось, видно, великое пиршество для Долгорукого и его приближенных людей, потому что у коновязи стояло множество коней, привязанных к серебряным кольцам; пахолки нетерпеливо посматривали на Софию, откуда должны были прийти князья и засесть за столы, а уж тогда что-нибудь перепадет и тем, кто возле коней, потому как едят да пьют не только за столами, но и под столами, и в закутках да закоулках, и неизвестно еще, где едят больше и лакомее.
Какая-то суздальская, видно, жена въехала на Ярославов двор на возу, распрягла коней, бойко покрикивая на пахолков; Иваница тотчас же толкнул слегка своего товарища в спину, показывая ему, чтобы продолжал блуждание по Киеву без него, а сам, еще не веря собственным глазам, начал осторожно приближаться к дерзкой женщине, которая не побоялась пригнать свой воз на княжеский двор.
В белой сорочке-теснухе, с толстой косой, небрежно переброшенной через плечо наперед, гибкая и ловкая в малейшем движении, распрягала коней... Оляндра! Та самая Оляндра, которую множество раз видел он из суздальского поруба, до потемнения в глазах завидовал дружинникам с заросшими харями, которые могли веселиться с такой щедро-доступной, манящей, привлекательной женщиной.
Оляндра!
Иванице все еще не верилось, он подошел ближе, встал за спиной у женщины, она почувствовала его присутствие, обернулась к нему всем своим телом, твердые округлости ощущались под тесной сорочкой так, будто Иваница прикасался к женщине; Оляндра отбросила назад свою тяжелую светло-русую косу, прищурилась хищно и сторожко.
- Ты чего? Гнать меня отсюда надумал?
- Вот уж! - растерянно улыбнулся Иваница. - Да разве же я княжеский прислужник?
- Чего же смотришь?
- Видел тебя когда-то - вот и смотрю.
- Где же видел?
- А в Суздале.
- Ври больше! Был там?
- Вот уж! И у самого князя Долгой Руки в палатах был, и поруб изведал. Там тебя и видел.
- Не была в порубе.
- Зато возле него бывала. Со стражей возилась, а я скрежетал зубами.
- Из поруба?
- Ну да!
- Ну и дурак еси.
- До сих пор не верю, что стоишь передо мной. Вот протяну руку и...
- А ты протяни...
- Боюсь - исчезнешь.
- Не исчезну. Пришла в Киев, хочу тут быть. Вырывца моего убили под Переяславом. Боярыней хочу быть за Вырывца.
- А где же те? - не слушая ни про Вырывца, ни про боярыню, спросил Иваница, будучи не в силах оторваться от своих болезненно-сладких воспоминаний.
- Кто?
- Ну... Те, которые водили тебя тогда... Водили и возвращались... А тогда ты приходила да брала себе нового. Готов был разорвать тебя!
- Не шуми, дурак! Разве о таком вспоминают?
- Где же они?
- А я знаю?! Наверное, там.
- Где?
- В Суздале. Стерегут поруб.
- Там кто-нибудь снова сидит?
- Может, и сидит. Ежели и нет никого, поруб все едино стерегут. Потому как может пригодиться. Князь без поруба - не князь.
- Что же будешь делать в Киеве?
- А твое какое дело? С мужиками спать буду!
- Вот уж! Снова пойдешь к тем, которые стерегут порубы?
- Могу и к тебе прийти. Дождись ночи.
- Там ходила и днем. |