- Кто же это? - удивлялись киевляне. - Изяслав? Тот овладевал не только властью, но и свободой, а Долгорукий - князь настоящий. Великий князь.

Все великие князья умерли. Так всегда велось. Живые не принадлежали к большим, не могли быть великими. Боги и владетели велики лишь тогда, когда мертвы. А то, что не великое, достойно презрения и изгнания.

- И тогда снова придет Изяслав, а с ним приползет в Киев сонмище бояр, замызганных и бородатых? Нам же милы суздальцы Юрия, молодые, да пригожие, да добрые, как ангелы.

От рождения и до самой смерти с простого человека постоянно требуют. Простые же люди - ничего и ниоткуда. Теперь настало время требовать им. Чего? Справедливости и хлеба.

- Князь Долгая Рука справедливый и кормит хлебом. Никто никогда еще не кормил весь Киев. А он забрал у бояр зерно и мед, мясо и рыбу, хмель и просо и дал людям. Суды творит по совести. Правды старые возвратил. Новые учреждает. При Изяславе с киевлян драли без правд и без меры. Один боярин, издеваясь над своими людьми, заставлял весной везти для него из Василева на санях, запряженных восемью парами волов, одно-единственное куриное яйцо. Другой, бородатый и замызганный, получал удовольствие от того, что собирал перед двором смердов из своих вотчин и заставлял их целый день бить друг друга в грудь и высовывать языки. Третий купил в Софии колонну и завещал похоронить себя в ней, чтобы ничья нога не осквернила место его захоронения.

Простой люд не верил воздыханиям врагов Долгорукого, тут знали, что маску понурой серьезности напяливают лишь лицемерие и обман, даже к слезам монашеским относились с подозрением, вот тогда и исчезли мрачные клеветники в Киеве, а вместо них появились наглецы, которые со смехом и прибаутками задирали корзна киевлянкам, сыпали соль в колодцы, на торжищах забрасывали купцов и зевак нечистотами, ездили мимо княжеских и боярских дворов на телегах, полных навоза.

Долгорукому не давали покоя дурные вести об Изяславе, который слонялся вокруг Киева, будто голодный волк; великого князя тревожило молчание Царьграда, откуда до сих пор еще не возвратились послы с принцессой ромейской; не мог удержать сыновей Андрея и Глеба, рвавшихся к битве с Изяславом; много хлопот причинил ему брат князь Вячеслав, который неожиданно стал посягать на великокняжеский стол, восклицая: "Я старше тебя! У меня уже борода была, когда ты пришел на свет!" Юрий отдал ему Вышгород, но старому князю не хотелось никуда выезжать из Киева, ибо столько лет мерещился ему этот город, ждал, чтобы киевляне позвали на этот высокий стол, а они не звали, потому что добрых не ценят, о добрых забывают, сами же они не в состоянии драться за то, что им любо, но вот младший брат Вячеслава упрямством своим добыл Киев, кроме упрямства, отличался он еще чрезмерно большой ученостью, над которой всегда смеялись все покойные братья, да и сам Вячеслав, теперь не могли идти в счет ни упорство, ни ученость, Юрию не хватало старшинства, этим старшинством обладал лишь он, Вячеслав, так почему он должен был выезжать из Киева?

Вячеслав любил, чтобы ночью, когда весь Киев спит, мимо княжеского двора на возах возили девчат и чтобы девчата непременно пели. Возы тарахтели колесами по деревянным круглякам мостовой, девчата пели серебряными голосами, словно ангелы в раю, и старому князю казалось, будто к нему возвращается молодость, он охватывал седую голову руками, шептал: "Вот так, вот так". В черной тьме разливались серебристо-звонкие голоса девчат, и Вячеслав плакал над своей старостью, и ему хотелось обнять весь Киев, которого никогда не умел удержать в руках.

Он умрет через несколько лет, став наконец великим князем киевским, умрет ночью, не возы будут катиться тогда мимо Ярославова двора, потому что будет зима, - девчата будут ехать на санях и будут петь так, как умеют петь лишь киевские девчата, но Вячеслав их уже не услышит.

Но это будет потом, а пока старый князь удобно расположился на Ярославовом дворе, Юрию словно бы и места не осталось, но Долгорукий и не сожалел об этом.