– Случалось такое. Но я ведь и к бане привычный, – не сдавался сосед.

– Ну ежели вши заведутся или еще где зачешется – в общую сходишь, на Новом шоссе.

Ответ удовлетворил Семена. Согласно кивнув, он сгреб бутылки и со звоном подвинул их поближе к себе.

– Да и черт с ней, с этой баней. Забирайте, – решительно изрек он. – Замка на ней нет, так что и ключа не могет быть.

И тотчас расплылся в блаженной улыбке. Жизнь налаживалась на пустом месте. Из ничего.

Глава четвертая

Москва, ул. Чернышевского

сентябрь 1945 года

В глубине квартала между улицей Чернышевского и Малым Казенным переулком на лавочке под молодой березой сидели двое – Ян Бобовник и его дружок Муся, Лешка Мусиенко. Лешка в своей обычной одежке – широких брюках и пиджаке поверх светлой рубахи. Ян в форме младшего лейтенанта милиции. Правда, фуражку он предусмотрительно снял и положил рядом, чтоб понапрасну не светиться, не привлекать внимания. Третий корешок из недавно сколоченной банды – молодой Женька Ковалев – прохаживался неподалеку от ворот закрытого двора ведомственного жилого дома.

Вообще-то банда состояла из четырех человек. Мусиенко и Ковалева Бобовник нашел чуть позже. А первым шалопаем из криминальной среды, с которым он познакомился по возвращении из Крыма, был Олег Калугин по прозвищу Калуга. Этот невысокий паренек как состоявшийся вор почти не имел недостатков. Шустрый, сообразительный, с покладистым характером. Любил, правда, поучать других. Зная огромное количество воровских прибауток, вставлял их где ни попадя. «Не владеешь пером – не берись». «Ворам власти, мусорам по пасти!» «Розы гибнут на морозе, юность гибнет в лагерях». «Вор ворует, фраер пашет»… Но это было единственное, что раздражало Бобовника, во всем остальном Калуга устраивал его и многому за короткое знакомство научил. Увы, но после убийства мусорка по фамилии Петров Калуга загремел на нары.

Небо над Москвой стремительно темнело, кварталы погружались в сине-желтые сумерки. После невыносимой дневной духоты установилась приятная прохлада. Народу на улицах заметно поубавилось, окна домов вспыхнули желтым электрическим светом. Ежели погода радовала безветрием, то в эту пору в узких улочках, переулках и дворах становилось удивительно уютно.

Бандиты не спускали глаз с того места, где короткий безымянный тупик срастался с улицей Чернышевского. Именно сюда должен был нырнуть служебный автомобиль Неклюдова. Нырнуть, проехать сотню метров и остановиться напротив входа в закрытый двор ведомственного жилого дома. Поблизости от дворовой калитки ошивался Женька Ковалев. Он должен был опознать личность Неклюдова и подать сигнал корешам.

Бобовник слегка волновался и курил папиросы. В такие моменты он всегда выпячивал нижнюю губу, отчего его лицо приобретало совершенно отвратительный вид. Мусиенко по причине того же волнения ерзал тощим задом по лавке и беспрестанно лузгал каленые семечки. Курить он в детстве пробовал, но из-за слабых легких от табачка пришлось отказаться: после каждой папиросы его штормило и рвало.

Когда небо окончательно погасло, а звонкие детские голоса в ближайших дворах стихли, какой-то автомобиль свернул с Чернышевской в тупик и замер напротив железной калитки. С заднего сиденья неторопливо выбрался наружу полный пожилой мужчина. Подхватив кожаный портфель и что-то сказав водителю, он поплелся к калитке…

Женька Ковалев присел и начал поправлять развязавшийся на ботинке шнурок. Это был сигнал.

– Неклюдов, – прошептал Бобовник.

– Точно, – подтвердил Мусиенко.