Остановившись, Иван Харитонович заключил:

– Выходит, основной целью нападения были ключи.

Егоров уверенно добавил:

– И не от квартиры, потому как взять в ней решительно нечего.

Глава третья

Москва, 2-й Астрадамский тупик

январь 1943 года – сентябрь 1945 года

– Слышь, Да-ашка, сжалься, а-а? Сходи за винцом!.. У тебя же в баньке-то выпивки в изобилии – небось, как в ресторанте. А-а?.. – лежа на старом продавленном диване, тянул жалобным голосом похмельный Семен Лоскутов.

– Не полагается, – нависая над корытом, энергично мотала головой его взрослая дочь.

– Эт как эт не полагается? Эт чего ты о себе возомнила, а?! Отец я тебе али кто?..

Та молча мутузила в мыльной воде белье, предпочитая не вступать в спор. Многие слова – даже самые простые и обиходные – она забывала, а длинные разговоры давались с трудом. Да и тема была бестолковой, потому что папаша едва ли не каждое утро просыпался с головной болью, с трясущимися руками, с ужасным перегаром и начинал выпрашивать стаканчик вина для поправки здоровья. Несколько раз она его жалела, принося из бани початую бутылку. Но алкаши, как известно, народ нахальный и беспринципный: оседлав единожды, уже не слезут. Вот и зареклась Дарья «лечить» папашу.

– …У тебя же там небось батарея фуфырей-то! Ну, зачем твоим кобелям столько?.. А мне подлечиться надобно. Слы-ышь, Дашка?..

– Не полагается, – опять неслось из дальнего угла комнаты, и ладонь в мыльной пене коротким взмахом утирала со лба пот.

Бог даровал двум сестрам прекрасную внешность: стройные фигуры, чистую белую кожу, густые русые волосы, большие серые глаза и ямочки на щеках, придающие милым лицам неповторимое выражение детской непосредственности.

Катя, считавшаяся среди сестер-близняшек старшей, росла умной, расторопной, невероятно сообразительной девочкой. Даша стала полной противоположностью: соображала туго, плохо запоминала порядок самых простых вещей и делала все крайне медленно. Мамаша Акулина Игнатьевна водила ее по докторам, занималась с ней, учила говорить, пыталась тренировать память. Врачи разводили руками, объясняя дефект головного мозга родовой травмой. А когда мамаша умерла от туберкулеза, то и заниматься Дарьей стало некому. Разве что сестра Катя в свободное от школьных уроков и домашних дел время читала ей книги, помогала рисовать или составлять из кубиков слова.

– Ну, растудыть твою в качель! Что ты за челове-ек, а-а?! – ныл Семен, почесывая узкую волосатую грудь.

Взгляд его равнодушно скользил по телу девицы – от ремней короткого простенького протеза, опоясывающих голень, до сгорбленной спины. Дарья была одета в давно выцветшую длинную ночную рубашку. Волосы наскоро собраны на затылке в узел и скреплены костяным гребешком.

– Отстаньте, папаша. Не полагается вам вина из бани, – снова неслось от корыта.

– Тьфу, заладила свою песню!.. – выругался тот и, кряхтя, принял сидячее положение.

Движение оказалось слишком резким – в глазах потемнело. Схватившись за голову, он с минуту потирал ладонями виски. Потом осторожно поднялся, подошел к деревянной кадке, зачерпнул кружкой холодной водицы и жадно напился. Крякнув, направился к умывальнику ополоснуть опухшее и черное от щетины лицо. После, не утираясь, он наведался к столу в надежде нацедить в стакан полглотка из опустевшей бутылки. Однако от вчерашнего пиршества не осталось и следа: Дарья давно выбросила мусор, перемыла посуду, отдраила ножом деревянную столешницу и даже подмела полы. С тех пор как она осталась в доме единственной женщиной, вся работа по хозяйству легла на ее плечи.