– Так ты… поэтому удирал? За оружием?

Только теперь Ултен поднял голову, во взгляде читалась ярость.

– Сколько их? – пресекая и собственное недоуменье, и негодование оскорблённого священника, спросил Ловчан.

– Три дюжины. Бьярмы. Они подошли вдоль берега, на маленьких лодках. Половину у реки повязали, со спины напали. Остальных стрелами побили. Много стрел было.

– Сколько наших осталось?

– Не знаю. Жедан с девицей точно живы, а остальные… Как разобрать, кого только оглушили, а кто дух испустил?

– А сам? – в голосе Ловчана прорезалось подозрение. – Как спасся?

Щёк священника на миг коснулся румянец, но ответил прежним деловым тоном:

– Я уединился в тот час. Псалмы читал.

Несмотря на серьёзность происходящего, Ловчан не удержался от ухмылки.

– В кустах?

– Это было единственное место, где меня не видели и вопросами не донимали, – нахмурился кульдей. В правдивости Ловчан не усомнился – стоило Ултену раскрыть псалтырь, как к нему тут же слетались любопытные. Вернее, насмешливые.

– Давай помогу.

Дружинник перехватил древко прежде, чем сказал. Ловко извлёк из-за спины охотницкий топор и продолжил начатое кульдеем дело.

– Сейчас Розмича дождёмся и решим, как быть. Как думаешь, бьярмы сразу уйдут?

– Я мало знаю про этот народ, – отозвался Ултен. – Они дикари, как и вы.

Грозный взгляд Ловчана, брошенный будто случайно, заставил Ултена подавиться последними словами, забормотать извинения.

– Убитых они принесут в жертву своим идолам, – рассудил монах. – А пленных…

– Пленных тоже пожертвуют, но не здесь. Отвезут в селенье. Кого-то, из сговорчивых, могут оставить себе. Рабами или равными – не знаю. Тех, кто уже мёртв, жертвовать будут здесь. Жедановскую лодью не бросят – товару уйма, а само судно сторговать можно, если уметь. Отгонят. Вот только умеют ли… Да и вечер, считай.

– Да. Уйти раньше утра, покуда ветер не переменится, не смогут, – кивнул Ултен.

– И не осмелятся по темени… А ты откуда про здешние ветра знаешь? – удивился дружинник.

– От купца вашего слышал.

– Что дальше? – спросил Ловчан, протягивая кульдею очищенную от сучьев жердь. И сам же принялся рассуждать: – Тебя заметили, Розмича, видать, тоже. Но ежели на стоянке три дюжины или поболе…

– Меньше, – возразил монах. – Две. Кой-кого твои сотоварищи порубить успели. Я видел.

– Хорошо. Не зря пожили, выходит. Но и две дюжины не страшатся троих, один из которых… кульдей. Да и искать нас по лесу без толку.

– Ваш старший точно вернётся? – вдруг забеспокоился священник.

– А куда он денется?!

Ловчан не сомневался в друге. К тому же ну сколько бьярмов могли погнаться за кульдеем? Двое? Трое? А может, и вовсе… один. Вряд ли дикари распознали в Ултене мужчину – одежда-то монашья даже вблизи точь-в-точь бабья! Такой воин, как Розмич, даже троих положит шутя.

– Как Розмич воротится, пойдём к стоянке. А там уже решим, – заключил Ловчан.

Ултен кивнул и начал примеривать осиновый дрын к воображаемому противнику.

– Как бы не зашиб! – попятился от него дружинник.

– Ты ничего не напутал? – рыкнул Ловчан. – Может, их не две-три дюжины было, а больше?

– Я верно посчитал, – бесцветно отозвался кульдей.