– Это у вас, торгашей, в почёте плутоватый Велес, а у нас свой бог – военный…

– Да знаю, знаю! – отмахнулся Жедан, но хитреца из взгляда не исчезла.

«Вот ведь человек! – возмутился Розмич мысленно. – Уже седина на висках проявилась, а он всё хохмит!»

На этом странности не закончились.

Поднявшись на борт, мужчины обнаружили невзрачную девку, стелющую тюфяк на скамью близ места кормчего. Пристроив его таким образом, прислужница положила поверх одеяло из ярко окрашенной шерсти, пощупала – мягко ли. На недоумевающих дружинников покосилась, как голодная змея, и заспешила обратно на берег.

– Баба. Не к добру, – прошептал кто-то, и прежде чем Розмич успел озвучить свои предположения, на борт взошла Она.

Невысокая девушка с синими, как послегрозовое небо, глазами. Такие очи прежде знал лишь за Олеговой женой. И вот, пожалуйста! Румяная, но уж больно худосочная, чтобы казаться красивой простому селянину. Платье скромное, волосы убраны под тонкий белый платок заморской ткани, закреплённый простым медным очельем. Увидав толпу вооруженных мужчин, девица опустила глаза долу и улыбнулась, отчего на щеках проявились крошечные ямочки.

Розмичу показалось, что уходит из-под ног дощатая палуба, что предрассветное небо закачалось и грозит обрушиться на голову, что плеск ладожских волн стал нестерпимо громким и слышится в нём переливчатый девичий смех.

Подскочивший Жедан по-отечески обнял синеглазую, сказал:

– Вот, племянница моя любимая. Затеей зовут.

– Не к добру, – тихо повторил Ловчан, а кто-то усмехнулся куда громче. – И не страшно тебе, девица, по морю-то? Тут и ветер, и укачивает!

Щёки синеглазки вспыхнули малиновым цветом, спина горделиво выпрямилась. Но ответила не сама, дядя-купец был проворнее и куда говорливей:

– Не боится. Четыре лета со мной за моря ходит. Теперь вот к отцу, брату моему, возвертаю.

– Четыре лета?! – удивился Розмич. И поспешил пояснить, чтобы никто не подумал, будто речь о девице: – То-то я тебя, Жедан, в Ладоге раньше не видал. И где же ты скитался столько времени?

– Много где, – купец надулся важностью, подбоченился. – Так ведь в Русу ходил, в Киев… в Царьграде бывал.

– В Царьграде?! – разом выпалили дружинники.

– Да, – подтвердил тот, а Розмичу показалось – ещё немного, и купец лопнет от самодовольства. – Вот и рабыню там прикупил. Эй, девка, подь сюды!

На крик Жедана прибежала та самая невзрачная прислужница. Только теперь воины заметили, что девица если и похожа на словенку, то на сильно заморенную: кожа темней, глаза впалые, почти прозрачные, нос некрасивый – шибко длинный. Когда купец сорвал с девичьей головы платок, взглядам предстали чёрные, как ночь, косы.

– Гречка! – пояснил торговец.

– Гречиха, – поправили его самые грамотные.

– Ромейка, дурни! – буркнул седатый кормщик в кулак.

– Две бабы на лодье, – покачал головой Ловчан.

И теперь уже Розмич повторил озвученную соратниками мысль:

– Не к добру.

Кромка виднокрая кроваво вспыхнула, Даждьбог протирал очи ото сна, первые лучи пробудившегося светила озарили стелющийся над водами туман. Рассветные сумерки начали таять, как кусок снега, брошенный в раскалённый печным жаром горшок.

Жедан облизал палец, поднял повыше и заключил:

– Ветер пока слаб, но хорош. Глядишь, разгуляется. – И рявкнул, как заправский мореход: – По местам!

Сноровистые подручные уже убрали мостки, когда с пристани прозвучал зычный крик:

– Подождите! Подождите!

– Это что за худоба? – хмуро пробасил Жедан, перегибаясь через борт.