|
. О, жуткая, кошмарная сцена!.. Представьте себе, шевалье, мрачную темницу, чьи толстые стены заглушают стоны истязаемого; зловещий свет дымящихся факелов освещает дыбу, на которой растянута жертва... Рядом с ней палач с невозмутимым спокойствием раскаляет железо, раскладывает пыточные инструменты. А напротив – король... единственный свидетель, он же одновременно судья и палач... И в то время как деревянный молот дробит руки и ноги инфанта, в то время как под раскаленными докрасна щипцами потрескивает плоть, мерзавец-отец, склонясь над трепещущей в агонии жертвой, повторяет голосом, в котором уже нет ничего человеческого:
– Говори же!.. Признавайся!.. Признавайся, негодяй!.. Бьющийся в смертных муках инфант откусил себе во время конвульсий язык; он презрительно выплюнул этот кровавый ошметок в лицо отцу, словно говоря ему: – Я ничего не скажу! И отец-палач, быть может побежденный этим беспримерным мужеством, раздавленный постыдным оскорблением, машинально отер запачканное лицо и взмахом руки остановил пытку... Вот что произошло в той темнице, шевалье. – Проклятье! Жуткая история!.. Но откуда у вас есть столь точные подробности? Сервантес продолжал, словно не слыша: – Было объявлено, что король помиловал сына и смертная казнь заменена пожизненным заключением. А несколько дней спустя, в июле 1568 года, сообщили о смерти инфанта. К сему было добавлено, что несчастный принц вел весьма беспорядочную жизнь, что он поедал в несметном количестве фрукты и другие яства, гибельные для его здоровья, что он огромными стаканами пил натощак ледяную воду, спал под открытым небом, невзирая на росу или сильную жару, и что все эти излишества подточили его здоровье и вызвали преждевременную кончину. – Но королеву, королеву пощадили? – В Испании королеву не трогают... Королеву не беспокоили... Только два месяца спустя после смерти дона Карлоса она умерла своей смертью, двадцати двух лет от роду... как говорят, от последствий родов... – Да, совпадение и впрямь достаточно красноречивое, – сказал Пардальян. И безо всякого перехода добавил: – Скажите, заметили ли вы, поэт, что безмолвие бывает подчас выразительнее всяких слов? И уголком глаза он указал на кавалеров, которые еще мгновение назад вели себя столь шумно. – Да, что-то эти храбрецы внезапно замолкли. – Тихо! – прошептал Пардальян. – Видно, здесь затевается нечто такое, от чего на целое лье разит подлостью. Пока Сервантес рассказывал внимательно слушавшему его Пардальяну трагическую историю дона Карлоса, личность, прятавшаяся за двумя пальмами, украдкой проскользнула к столу шумных кавалеров. Там незнакомец произнес несколько слов, показывая предмет, зажатый у него в руке. Молодые люди тотчас же склонились с почтением, в котором явно сквозило чувство страха. Тогда человек быстро, повелительным тоном отдал приказание, и все не колеблясь кивнули в знак повиновения... Все, кроме двоих – те, по-видимому, возражали, впрочем, весьма робко. Тогда шпион выпрямился с грозным видом и, подняв указательный палец к небу, угрожающе произнес несколько слов, после чего те двое, укрощенные, тоже согнулись в поклоне. Уже не обращая на них внимания, человек схватил за руку пробегавшую мимо служанку и прошептал ей на ухо какой-то приказ. Служанка, как и посетители трактира, поклонилась, выказывая тот же страх и то же почтение, быстро вышла, почти тотчас же вернулась, положила на стол связку веревок и исчезла со стремительностью, которая выдавала ее неодолимый ужас. Человек невозмутимо сел у двери и стал ждать. Над двориком, еще недавно столь шумным и оживленным, нависла тревожная тишина – предвестница грядущей бури, готовой вот-вот разразиться. Тем временем двое влюбленных, поглощенные своей беседой, ничего не замечали и собирались уйти так же незаметно, как и пришли. |
