Смирившись, эти двое тронулись с места. Но физиономия шевалье по-видимому не сулила им ничего хорошего, ибо они внезапно схватились за шпаги. Однако вынуть их из ножен они не успели. Стремительный, как молния, Пардальян сделал шаг вперед и выбросил вперед два кулака. Оба кавалера упали как подрубленные.

Тогда шевалье подошел к инквизитору так близко, что почти касался его одежды, и, глядя ему прямо в глаза, сказал ледяным тоном:

– Оставьте эту девочку.

– Вы применяете силу против служителя инквизиции, сударь; вы дорого заплатите за подобную дерзость! – проскрежетал тот, с ненавистью уставившись на Пардальяна.

– Ты, негодяй, кажется позволяешь себе угрожать дворянину?! Повторяю: оставь эту молодую особу в покое!

Инквизитор свирепо вскинулся:

– Только посмейте поднять на меня руку!

– Клянусь честью, я бы предпочел избавить себя от этого мерзкого прикосновения, но раз так надо...

В то же мгновение Пардальян наклонился, схватил инквизитора за пояс, приподнял его, невзирая на сопротивление, словно перышко, донес в вытянутой руке до калитки, толкнул ее ногой и безжалостно выбросил шпиона на улицу со словами:

– Коли дорожишь своими ушами, не вздумай появляться здесь до моего ухода!

Не обращая более на мерзавца никакого внимания, шевалье вернулся во дворик и резко сказал потрясенно смотревшим на него четырем кавалерам:

– Развяжите этого сеньора!

Они поспешно повиновались и, разрезая веревки, пытались объяснить:

– Извините нас, дон Сезар, ваше сопротивление инквизиции неминуемо стоило бы вам жизни... Мы бы очень горевали, потеряв Эль Тореро.

Когда Тореро был развязан, Пардальян пальцем указал им на калитку:

– Уходите!

– Мы – кавалеры! – надменно ответствовал один из них.

– Я не знаю кавалеры вы или нет, но действовали вы как полицейские ищейки... А потому уходите, если не желаете, чтобы я обращался с вами соответственно...

И он многозначительно взглянул на носок своего сапога.

Все четверо, пристыженные, согнулись и едва слышно бормоча проклятья, бешено вращая глазами, направились к выходу.

– Не так быстро, – крикнул им Пардальян, – вы позабыли избавить нас от этого.

Под «этим» подразумевались те двое, что были наполовину оглушены.

У четверых приятелей был довольно жалкий вид; они образовали нечто вроде упряжки: одни держали своих потерявших сознание сотоварищей за плечи, другие – за ноги, и так они двинулись к калитке; надо признать, что их уход оказался гораздо менее внушительным, нежели их приход.

Когда посторонние удалились, во дворе остались лишь хозяин, его дочь и служанки, внезапно возникшие из разных темных закутков; они разрывались между восхищением, которое им внушал этот необыкновенный человек, и страхом, что их обвинят в сообщничестве – к несчастью, это было весьма вероятно.

– Черт подери! Насколько легче здесь теперь дышится! – спокойно произнес Пардальян.

– Великолепный, блистательный, замечательный Дон Кихот! – возликовал Сервантес.

– Послушайте, милый друг, – обратился к нему Пардальян с тем кисло-сладким видом, что возникал у него в определенных обстоятельствах, – объясните мне наконец, кто этот Дон Кихот, о котором, не в упрек вам будь сказано, вы мне прожужжали за этот час все уши?

– Он не знает Дон Кихота! – сокрушенно воскликнул Сервантес, с комическим отчаянием воздевая к небу свои длинные руки.

Заметив малышку Хуану, он попросил ее:

– Послушай, красавица, поищи-ка хорошенько у себя в комнате, ты наверняка найдешь там осколок зеркала.