И он улыбнулся своей лукавой улыбкой. А Эспиноза, по-видимому, неверно истолковав эту улыбку, продолжал с неизменно серьезным видом:

– Будет ли вам угодно настежь открыть дверь, к которой вы прислонились, господин де Пардальян?

Не говоря ни слова, Пардальян молча сделал то, о чем его просили.

За дверью обнаружилась железная решетка. Отступление с этой стороны было, таким образом, отрезано.

– Тысяча чертей! – пробормотал Пардальян.

И он невольно покосился на окно.

В тот же миг в тишине, нависшей над этой фантастической сценой, раздался легкий щелчок, и в комнате воцарился полумрак.

Эспиноза подал знак, и один из монахов открыл окно; как и дверь, оно теперь было забрано снаружи железным занавесом.

«Проклятие! – мысленно яростно прорычал Пардальян. – До чего же мне хочется задушить его!»

В этот момент в коридоре показались Шалабр, Монсери и Сен-Малин.

– Сударыня, – объявил Эспиноза, – вот ваш эскорт. Вы свободны.

– До свидания, шевалье, – сказала Фауста, никак не проявляя своего волнения.

– До свидания, сударыня, – ответил Пардальян, глядя ей прямо в лицо.

Эспиноза проводил ее; когда они проходили через потайную комнату между выстроившимися в две шеренги стражниками, Фауста произнесла чуть слышно, холодным тоном:

– Надеюсь, что он не выйдет отсюда живым. Несмотря на всю свою выдержку, великий инквизитор невольно содрогнулся.

– И однако же, сударыня, он поставил себя в подобное положение ради вас! – с необычной для себя резкостью воскликнул он.

– Что за важность! – откликнулась Фауста. И добавила презрительно:

– Неужто вы так слабы духом, что позволяете себе останавливаться перед чем-то, поддавшись одним только чувствам?

– Мне казалось, вы его любите? – спросил Эспиноза, пристально глядя на нее.

Теперь настал черед Фаусты вздрогнуть. Вся напрягшись, задыхаясь, она прошептала:

– Вот потому-то я и желаю так страстно его смерти!

Эспиноза, не отвечая, взглянул на нее, а затем, церемонно поклонившись, приказал:

– Проводите принцессу Фаусту со всеми подобающими ей почестями.

И в то время как медленной и величественной поступью Фауста проходила перед салютовавшими ей солдатами, Эспиноза возвратился к спокойно дожидавшемуся его Пардальяну и продолжил как ни в чем не бывало только что прерванную беседу:

– Кабинет, где мы находимся, – это чудо машинерии, творение арабских мастеров, не знающих себе равных в искусстве механики. С того самого мгновения, как вы сюда вошли, вы были в мой власти. Я смог, ничем не привлекая вашего внимания, отдать приказы, которые исполнялись бесшумно и мгновенно. Я сумел бы одним движением, значение которого вы бы даже и не поняли, заставить вас исчезнуть в долю секунды – в полу, на котором вы стоите, как и повсюду здесь, скрыт механизм... Согласитесь – все было замечательно придумано, чтобы свести на нет всякую попытку сопротивления.

– Согласен, – произнес Пардальян почти не разжимая губ, – вы в совершенстве владеете искусством устраивать западни.

На лице Эспинозы промелькнула тонкая улыбка, и, никак не обращая внимания на слова шевалье, он продолжал:

– Вы видите, господин де Пардальян, если я пошел навстречу вашим просьбам, то исключительно из уважения к вашей особе. А что до количества воинов, выставленных мною в противовес вам, то оно красноречиво говорит о том восхищении, какое я испытываю перед вашей необыкновенной силой и отвагой. А теперь, когда вы увидели, что я согласился на ваши условия, лишь желая оказать вам любезность, я спрашиваю вас: не согласитесь ли вы побеседовать со мной?

– Как, сударь! – воскликнул Пардальян.