Мне показалось, я ощущаю какое-то жжение в уголках глаз. Не было ли это подступающими слезами, о которых я давно уже забыл?

Почему Макс совершил эти страшные поступки? Была ли жажда мести столь жгучей, что он вынужден был убить и Гарри, и Кассандру?

Мне трудно было в это поверить. Он никогда не проявлял склонности к насилию, насколько я могу знать, конечно. По отношению ко мне всегда был заботливым и любящим сыном.

В таком случае — почему?

Так я и сидел на кухне, в полном одиночестве, вымытый, накормленный, переодетый в чистое белье — беспомощное дитя. Но мой разум лихорадочно работал, страдая и изумляясь.

Как долго мне пришлось ожидать его возвращения? По моим оценкам, примерно полчаса. Возможно, немного больше.

Когда Макс вернулся, он, ни словом не объяснив, что намерен делать, покатил мое кресло обратно в Палату Волхвований, установил его в обычном месте, потрепал меня по плечу и наконец произнес:

— Отец, со временем ты все поймешь. Обязательно. Я так надеюсь, padre.

С этими словами он оставил меня снова одного. И опять я, как и до происшедшей трагедии, сидел в том же углу и размышлял.

Я ухитрился бросить взгляд на часы. Было четырнадцать тридцать три. На далеком небосклоне сверкали молнии, изредка раскатывался сопровождавший их удар грома, его звук становился все ближе и ближе. Ураган приближался.

Я оглядел комнату. Все оставалось по-прежнему, за исключением деталей. Пятна крови на полу тщательно смыты. Осколки фарфоровой вазы выметены. Флакон, из которого Макс вытряхнул таблетки, убран, возможно, возвращен в тот же ящик стола, где его хранили до того. Африканская трубка для стрел еще на моих глазах была повешена обратно на стену над каминной полкой. Оба дуэльных пистолета также возвратились на свои обычные места Арабский кинжал лежал, как и раньше, на письменном столе.

Но в кабинете кое-что изменилось.

Стоявшее на стойке бара серебряное ведерце наполнилось ледяными кубиками. Из него выглядывало горлышко бутылки «Дом Периньон». Старинный глобус покрылся алым шелковым платком. Сундук, стоявший подле гильотины, и египетский саркофаг были закрыты.

Лишь одна ужасная подробность нарушала привычный порядок: в том же положении — изломанное, бессильное — лежало тело Кассандры Делакорте.

Вот уж это я совершенно отказывался понять. Мой ум не мог вместить подобной жестокости и понять ее причины. Представшая моим глазам картина заставляла недоумевать.

Зачем, совершив двойное убийство, прятать один труп, маскировать все улики преступления и оставлять на виду второй труп? Такие действия не имели смысла.

Но оказалось — как в очень немногом из того, что уже случилось в тот день и что должно было случиться еще, — смысл в этом все-таки был.

В тот момент — бывший полнейшей для меня неожиданностью — абсурду пришел конец.

В вестибюле зазвонил колокольчик входной двери. Мне показалось, что в доме никого нет.

«Где Макс?» — подумал я.

Колокольчик задребезжал снова. И опять никакого ответа.

Затем, как будто стоявший за дверью счел, что звонил недостаточно громко, раздался громкий стук. И снова нет ответа.

Стук стал еще громче. Вот он уже превратился в громыхание. Отзовется ли кто-либо в доме?

Мои нервы (по крайней мере, то немногое, что от них осталось) не выдержали, когда вдруг труп Кассандры, вернее, то, что я считал трупом, зашевелился.

Глаза мои метались из стороны в сторону. Ее правая рука ожила и скользнула по полу.

«Следи внимательно за тем, что происходит», — приказал мне разум.

Громыхание у входной двери неожиданно прекратилось. Кассандра тихо застонала и слегка повернула голову.

Мои глаза снова забегали по сторонам.