Но все это не означало, что в жизни не было радостей. Энтони Симмондс записал в дневнике о том, как тренировал пойнтера: «Этим вечером получил много удовольствия, потому что гонял собаку Джуди по стометровке вдоль барака; даже использовал жестянки из-под керосина и еды как барьер, через который она прыгала».

Явное неуважение, с которым Джуди относилась к японцам и которое всегда было при ней, теперь стало еще более очевидным. «Она всегда прыгала, косясь на часовых, и молча скалилась на них, – вспоминал Сирл. – Такая явная ненависть могла довести ее до гибели – ее просто застрелили бы, и все».

Говоря по правде, Джуди теперь часто пренебрегали. Заботившиеся о ней пленные теперь были более заняты, чем в Паданге. В конце концов, их постоянно отправляли на дневные работы за пределами лагеря. Много времени проходило в поисках еды, но эти поиски вызывали все большее отчаяние. На уход за собакой времени оставалось мало. Пленные утешались тем, что Джуди выживала самостоятельно. Если когда-либо существовало животное, которое люди могли спокойно оставить на произвол судьбы, даже во вражеском лагере для военнопленных, то этим животным была изобретательная пойнтерша Джуди.

Для начала пленных в Глоегоере заперли на три недели в бараках. Они обоснованно задавались вопросом, не станет ли это новой системой. Если так, то она являла собой жестокое пробуждение после сравнительно удобных условий содержания в Паданге. С другой стороны, пленные, по-видимому, не слишком скучали по гуляньям по лагерю. Здесь не было спортивных площадок или бильярдных столов. Время от времени на крошечном клочке покрытой травой земли устраивали игру в регби, но весь спорт ограничивался этой площадкой. В лагере были только длинные бараки и гравийный плац, на котором кое-где росли кокосовые пальмы. В этом месте ничто не радовало глаз. В Паданге были горы, в Белаване – море. А в Глоегоере не было ничего, кроме жары и пыли.

В бараках стояли две длинные приподнятые платформы, разделенные центральным проходом. Нары были всего лишь деревянными досками, 186 сантиметров в длину и 46 сантиметров в ширину, прикрепленными к стальной раме. Черепичные крыши населяли крысы, питавшиеся бананами и другими фруктами, которые росли над головами людей, манили их, но оставались недосягаемыми, хотя Джуди иногда удавалось что-то ухватить. Окна были только в одной стене бараков. Голландцев держали в трех бараках, в одном – британцев, в другом – австралийцев. Все теснились на участке площадью не больше футбольного поля. По свидетельству Симмондса, люди находились в «страшной скученности». Дж. Э. Р. Персонс писал в дневнике: «В одном бараке содержали 199 человек, в другом – 120. Каждая секция была рассчитана на 80 кули, а не на 199 европейцев».

Нары каждого пленного стали его «замком». Там человек спал, играл в карты, ел, принимал друзей, читал книги, валялся в приступах малярии, короче, делал все. По обеим сторонам, в 45 сантиметрах лежали другие люди. Понятие «личное пространство» для узников потеряло смысл. В конце бараков находились душ и туалет. Военнопленный Джон Хедли вспоминал о том, что «канализацией служила открытая канава, над которой, скорчившись, сидели люди в надежде на лучшее». Дыры в стенах вели в стоки, уносившие грязную воду в море. Со временем эти дыры в стенах станут исключительно важными местами обмена между пленными и глоегоерскими торговцами.

Нагонявшие клаустрофобию лачуги составляли вселенную пленных в течение большей части июля 1942 года. Только когда узники начали верить в то, что им придется провести всю войну взаперти, одуревая от безделья, появился Банно. Он сообщил о том, что заключенные отбыли наказание за сопротивление императорской японской армии и что отныне к ним будут относиться как к достойным военнопленным.