Со временем из грязи строительной площадки вырос огромный холм. Военнопленные переносили груды мокрой земли из искусственного озера, которое они выкопали на поле для того, чтобы работать с более податливым материалом. Когда грязь высыхала на солнце, она становилась более прочной и вязкой, чем грязь из простой кучи, и обретала структуру гигантских термитников, которых было много в лесу. Грязь доставляла одно редкое удовольствие: пленные закидывали ею друг друга в импровизированных грязевых боях и получали огромное удовольствие, съезжая с куч на тачках, в которых возили грязь наверх по крутым склонам холма.

На вершине холма плотники строили сам храм из огромных тиковых балок, которые на холм поднимали военнопленные. Охранники с криками гнали пленных вверх ударами плетей. Огромные двери и кровлю, украшенную резными золочеными драконами, поставили на место, построили лестницу, ведущую на вершину холма. Когда наконец настал день освящения законченного здания, японский священнослужитель (при мече и обутый в туфли с острыми носами) освятил храм, касаясь собравшихся офицеров веткой дерева. Затем двери храма закрылись навечно: души погибших обрели вечный покой.

Когда все работы были закончены, стало ясно, что труд не пропал зря. Храм сиял на вершине искусственного холма, а внизу находились фонтаны, террасы, рвы и мостики, выдержанные в классическом японском стиле. Храмовый комплекс украшали изысканные цветы и кустарники, посаженные в правильных пропорциях, так, чтобы подчеркивать красоту храма, но не отвлекать от нее.

Как и в случае со знаменитым мостом на реке Квай в Сиаме, рабский труд военнопленных позволил построить нечто, достойное жить в веках. «Большинство людей, занимавшихся этой работой, нашли известное утешение в мысли, что, по крайней мере, ими за долгие часы изнурительного труда создано нечто, что заслуживает внимания других, – писал Хартли. – Это нечто создавалось в хаосе разрушения и хотя и было отвратительно глазу западного человека, определенно обладало некоей красотой».

Мост на реке Квай был разнесен на куски налетами авиации союзников, но восстановлен после того, как стала известна история о том, что мост строили на крови. Храм в Глоегоере не удостоился такой второй жизни. Вскоре после того, как Суматру отвоевали у японцев, храм уничтожили, и место, где он стоял, снова поглотили джунгли, что стало еще одним примером того, как история отодвинула на периферию судьбы военнопленных на Суматре[1].

Шло время. Пайки военнопленных резко сократились. Японцы пали в какой-то момент так низко, что пятидесяти пленным выдали винтовки и по пять патронов к ним и приказали отправиться на охоту на свиней в ближайшем лесу. То, что получившие оружие пленные не попытались немедленно устроить вооруженное восстание и освободить лагерь, говорит о том, насколько эти люди были раздавлены, и о том, что подлинное освобождение уже стало невозможным. Конечно, перспектива ликвидации нескольких охранников и бегства казалась привлекательной, но перспектива голода и вероятность нового захвата в плен и ужасных пыток, за которыми следовала казнь, выглядели неизбежными. Лучше было отстрелять несколько хрюшек и сидеть тихо с полным желудком.

К сожалению, найти в лесу кабанов пленным не удалось.

Побег был невозможен, но это обстоятельство не помешало японцам ввести клятву об отказе от бегства, которую они приказали подписать пленным. Те проявили гордость и наотрез отказались от этой присяги. Несмотря на всевозможные угрозы, никого не удалось склонить к подписанию обязательства, так что всю тысячу пленных загнали в один барак и в течение трех дней не выдавали ни пищи, ни воды. Наконец пленные подписали обязательство не бежать из лагеря. Бунт позволил им гордиться собой, но это не могло унять бурчание голодных животов.