Этого она не хотела, в особенности после того, как Тарье предупредил, что в противном случае она может меньше понравиться своему будущему жениху. Маленькая Корнелия стиснула зубы, а он в это время вставлял сухожилие в иглу из рыбьей кости.

— Ой, — с обидой произнесла она. — Ты же уколол меня!

— Да, конечно, уколол! Ты хочешь, чтобы я зашил рану или нет? Ты, которая никогда не плачет!

— Зашивай, дурачина, я потерплю! Трясущимися руками, много раз останавливаясь, чтобы собраться с силами, он зашил ей рану. Всякий раз, когда он втыкал иголку в израненную кожу, девочка вздрагивала — а было всего три стежка — и слабо охала, безнадежно сжав рот. Тарье не решался смотреть на нее, невольно восхищаясь ее выносливостью.

Потом он смазал рану пряно пахнущей мазью и наложил повязку на ее полную, но красивой формы ногу. После этого он откинулся в изнеможении назад, закрыв глаза, тем самым давая ей возможность утереть предательские слезы.

Она долго молчала, пытаясь скрыть прерывистое от невыносимой боли дыханье. В конце концов она тяжело вздохнула и встала.

— А вообще-то ты красив, — критически взглянув на него, сказала она. — Каким-то чертовским образом!

— Благодарю, — едко ответил он.

— А я? Тебе не кажется, что я красивая?

Он с трудом открыл глаза. Перед ним была маленькая авантюристка-принцесса, толстуха с мелко вьющимися, темными, спутанными волосами, падающими ей на спину, с большими темными глазами и маленьким, пухлым ртом. Грязные полосы, тянущиеся от глаз к ушам, говорили о том, что она размазывала рукой слезы. Но они текли, не переставая.

— Ты достаточно хороша, — сказал Тарье. — Как хорошо пропеченная булочка.

— Ты просто глуп!

— Не так глуп, как ты.

— Я расскажу об этом мужу тети Юлианы, он комендант Эрфурта, он велит высечь тебя кнутом.

— Вот как? Он всегда так поступает с теми, кто помогает ему? Ну, ладно, давай я покрепче завяжу повязку. Кстати, ты хорошо себя вела.

Похвала явно обрадовала ее.

— Пошли, — сказала она, протягивая ему руку, чтобы он поднялся. — О, да ты совсем не стоишь на ногах! Давай я понесу твои вещи!

— Нет уж, я сам понесу, — сказал Тарье, крепче прижимая к себе котомку и вставая, опираясь на ствол дерева: он видел, что слишком слаб, чтобы куда-то идти. — Это далеко?

— Не очень, за тем холмом!

Трудный путь начался. Девочке пришлось поддерживать его: она откровенно изображала из себя сердобольную самаритянку. Это было новое развлечение для всеми забытого, предоставленного самому себе ребенка.

Может быть, ее и не стоило судить строго? Она была детищем своего времени и своей среды. Пропасть между знатью и народом была бездонной. Одни только Мейдены были либералами по этой части. Для маленькой же Корнелии естественно было считать, что все ей чем-то обязаны. Тарье своей непочтительностью растормошил ее. Этим-то он как раз и нравился ей, вернее, ей хотелось произвести на него впечатление, но она не могла этого добиться с помощью хвастовства или надменности.

— Должен сказать тебе, Корнелия, — уже более спокойно произнес он, — что не все взрослые переносят наложение швов так же терпеливо, как ты.

Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы сохранить равнодушный вид. Она чувствовала такую гордость! И помимо желания она прониклась глубокой симпатией к тому, кто ее так похвалил.

Когда же они взобрались на холм, Тарье просто разинул от удивления рот: внизу лежала деревня, а поблизости, на склоне, возвышался замок.