Шеффилд потянулся к крайнему правому, запертому на ключ ящику. Нашарил в кармане ключик — под внимательными взглядами Луизы и Эльзы, Кодинари же больше интересовала черно-белая фотография, он пытался разглядеть в лицах мужчины и женщины фамильное сходство с Шеффилдом — наверняка это были его родители, кто ж еще, — а сделан был снимок, несомненно, в пятидесятые годы прошлого века, судя по композиции кадра и качеству изображения.

— Итак, — сказал Шеффилд, положив на стол довольно пухлый пакет, — посмотрите, пожалуйста: убедитесь, что конверт не вскрыт, надписи понятны, и день обозначен.

Он протянул пакет Луизе, которая с опаской взяла его в руки и сразу передала Эльзе, бегло взглянув на надписи и подписи. Она уже участвовала в подобной процедуре — года полтора назад, когда вскрыли шкатулку, оставленную на хранение китайцем, имени которого Луиза, конечно, не запомнила. Народу тогда в кабинете набилось много — человек десять, все китайцы; во всяком случае, все были на одно лицо, только разного роста, и, что возмутило Луизу, — ни одной женщины, и это в наш двадцать первый век! Сюда бы какую-нибудь феминистку, она бы… Мысль Луизы сбилась, и она вспомнила, что в шкатулке оказался только лист вощеной бумаги с китайским текстом, который мужчины тут же принялись обсуждать и, похоже, осуждать и даже проклинать, судя по выкрикам, выражениям лиц и поднятым кулакам. Хозяин тогда утихомирил возбужденных китайцев, сказав всего три слова, прозвучавших, как набат Бога, и заставивших всех умолкнуть и быстро покинуть кабинет. Шкатулку прихватил самый высокий, под два метра, а расписался в получении самый низкий, с Луизу ростом, и, похоже, самый молодой, не на лицо — лица-то у всех были одинаковые, — а фигурой: подтянутый, спортивный, даже в какой-то степени красивый.

Взяв пакет из рук Луизы, Эльза внимательно осмотрела три печати: две на обеих сторонах пакета поставил старый Шеффилд, которого Эльза еще застала в живых — умер он в двадцать первом в почтенном возрасте и до последних дней приезжал в офис, хотя давно передал дела сыну. Не мог старик без работы, только Эльзу почему-то называл донной Паулой. У стариков много причуд.

Печати были на месте, третью поставил, видимо, сам Эверетт, это был факсимильный штампик с подписью, а рядом Эверетт расписался лично, и подпись была по всем правилам заверена старшим Шеффилдом.

И надпись — размашистым, но четким почерком поперек листа: «Вскрыть через пятьдесят лет после моей смерти».

Кодинари изучил надпись и печати.

— Все в порядке. — Он положил пакет на стол. — Юридические правила соблюдены. Вскрывайте, и посмотрим, что оставил Хью Эверетт Третий.

— Думаете, это завещание? — с сомнением произнес Шеффилд, но Кодинари не стал измышлять гипотез и только пожал плечами.

— Кстати, коллега, — сказал он, — вы, естественно, обратили внимание на даты.

— Обратил. Доктор Эверетт скончался в ночь на девятнадцатое июля тысяча девятьсот восемьдесят второго года. Пакет он лично передал на хранение восемнадцатого июля, то есть за несколько часов до смерти. Это поразительно. Однако…

Шеффилд не закончил фразу и аккуратно поддел клапан ножом для разрезания бумаг.

— Полиция, — продолжил фразу Кодинари, внимательно следивший за действиями коллеги, — не заинтересовалась этим совпадением?

— Нет. — Шеффилд перестал резать и поднял на Кодинари укоризненный взгляд. — Во-первых, не было сомнений, что Хью Эверетт Третий умер естественной смертью от внезапного сердечного приступа…

— Относительно молодой мужчина, — заметил Кодинари. — Ничем не болевший. Вдруг.