— Ладно, ладно, ты убедил меня, что это и впрямь рядовая история галерника, — сказал Джек, подходя к борту и (очень осторожно) потягиваясь. Он взял бурдюк и выжал в рот струйку затхлой воды, потом встал на скамью, чтобы осмотреть скользящую вдоль борта Мальту. Он только сейчас осознал, что остров маленький и надо разглядеть его, пока можно. — Я, собственно, о другом: как ты оказался на моей скамье?

— Неумолимое течение невольничьего рынка прибило меня к Алжиру. Хозяин узнал, что я умею не только грести, и посадил меня счетоводом на базаре, где корсары продают и обменивают награбленное. Позапрошлой зимой я познакомился с Мойше, когда тот расспрашивал о рынке фьючерсов на выкуп невольников. Мы много беседовали, и передо мной начали вырисовываться очертания его плана…

— Он рассказал тебе про Иеронимо и вице-короля?

— Нет, о них я узнал в ту же ночь, что и ты.

— Так как же ты говоришь, что начал понимать его план?

— Я понял основной принцип: что кучка невольников, по одиночке имеющих минимальную рыночную цену, может заметно подорожать при разумном объединении в коллектив… — Вреж покачался на пятках и скривился, щурясь от солнца. — На вашем ублюдочном сабире трудно подобрать слова, но план Мойше состоял в том, чтобы синергетически организовать добавленную стоимость различных конкурентоспособных характеристик в виртуальную общность, чьё целое больше суммы составных частей…

Джек непонимающе таращил глаза.

— По-армянски выходило куда лучше, — вздохнул Вреж.

— Как же ты оказался на самом дне невольничьего рынка? — спросил Джек. — Знаю, что твоя семья не самая богатая, по мне казалось, она заплатит сколько угодно, чтобы выкупить тебя из Алжира.

Лицо Врежа застыло, как будто он узрел Медузу-Горгону на высоком берегу Мальты. Джек понял, что по армянским меркам вопрос бестактный.

— Ладно, — сказал он. — Ты прав, не важно, почему родные не могут или не хотят тебя выкупить. — И, поскольку Вреж всё равно молчал, добавил: — Больше не буду спрашивать.

— Спасибо. — Вреж выдавил это слово, как будто горло ему стискивала гаррота.

— И всё равно удивительно, что мы оказались за одним веслом, — продолжал Джек.

— Зимой Алжир кишит несчастными галерниками, мечтающими измыслить путь к свободе. — Голос Врежа по-прежнему звучал сдавленно, однако бешенство, или горе, или что там на него накатило, постепенно шло на убыль. — Поначалу я счёл Мойше одним из таких прожектёров. Однако по мере наших бесед я понял, что он человек умный, и решил связать с ним свою судьбу. Когда же я узнал, что у Мойше есть сосед по скамье, Джек Шафто, то увидел в этом знак Божий. Ведь я твой должник, Джек.

— Ты?!

— С тех самых пор, как ты бежал из Парижа. В ту ночь все мы в моей семье стали твоими должниками. Если надо, мы отправимся на край света и продадим душу, чтобы расплатиться.

— Не может быть, чтобы ты говорил про те треклятые перья!

— Ты доверил их нам, Джек, и назначил нас своими комиссионерами.

— Да они не стоили ломаного гроша. Пожалуйста, не думай, будто ты мне чем-то обязан.

— Это вопрос принципа, — упорствовал Вреж. — Посему я составил собственный план, не менее сложный, чем план Мойше, пусть и не столь занимательный.