— Рада познакомиться, господин Романов, — сказала София, допуская царя к руке. — Моя дочь по дороге показала вам мои сады и оранжереи?

— Она о них говорила. Вы там гуляете.

— Да, гуляю, господин Романов, по многу часов каждый день, для здоровья, и очень боюсь, что не смогу получить удовольствие от моциона, если эти трое замечательных господ будут неподалёку кричать от боли на медленно вращающихся колёсах.

Пётр несколько опешил.

— Я только пытался…

— Знаю, что вы пытались, господин Романов, и ценю вашу любезность.

— Он опасается раскольников, — пришла на выручку София-Шарлотта.

— Ещё бы их не опасаться, — тут же подхватила София.

— Они считают меня антихристом. — сконфуженно проговорил Пётр.

— Уверена, доктор Лейбниц нисколько не обиделся, что его приняли за раскольника, ведь так, доктор?

— Я некоторым образом даже польщён, ваша светлость.

— Вот видите.

Однако Пётр, услышав фамилию «Лейбниц», вопросительно взглянул на Софию-Шарлотту и сказал что-то, чего никто, кроме неё, не разобрал. Лицо молодой курфюрстины озарилось радостным изумлением, от чего у всех мужчин в комнате сердце остановилось на несколько мгновений.

— Ну да, конечно, господин Романов, он самый! У вас превосходная память! — И она объяснила, обращаясь ко всем остальным: — Тот самый доктор Лейбниц, что подарил мне зуб.

Волна дурных переводов и домыслов прокатилась по толпе разнообразно наряженных пруссаков, московитов, татар, казаков, карликов, голландцев и православных священников за спиной у царя. София-Шарлотта хлопнула в ладоши.

— Принесите зуб левиафана! Или кто там он был.

— Полагаю, скорее некий исполинский слон, но в густой шерсти.

— Я видел таких зверей, вмёрзших в лёд, — сказал Пётр Романов. — Они больше слонов.

Георг-Людвиг вернулся, выполнив поручение, и теперь пытался протиснуться через толпу, не толкнув локтем никого из опасного вида казаков. Толпа раздвинулась, пропуская лакея, который вплыл, неся на подносе бархатную подушку. На подушке в разорванной бумаге возлежал камень. Он был розовато-бурый, размером с дыню, но формой наподобие Гибралтара, с угловатой жевательной поверхностью наверху и сложными корнями внизу. Георг-Людвиг пролез вслед за слугой и встал пообок от матушки, всем своим видом говоря: «Я здесь, готов включиться в потеху с инкогнито», но все остальные — в особенности Пётр — смотрели только на камень. Ражие волосатые степняки из царской свиты грубо пробивались вперёд, вообразив, по всей видимости, что «зуб левиафана» — цветистое название особо крупного алмаза. Тем временем София вытолкнула Лейбница вперёд. Она не считала нужным ломать приближённых на колесе, но при случае вполне могла двинуть их пониже поясницы крепким, унизанным кольцами кулачком. Лейбниц протиснулся к зубу и подхватил край подноса, который слуга еле-еле удерживал в руках. Лицо Софии-Шарлотты светилось ангельской улыбкой. Цепочка часов в кармане у царя была на уровне её головы. Лейбниц начал запрокидывать голову и не останавливался, пока не упёрся взглядом в основание царского подбородка. Парик начал сползать назад: София, поправив его лёгким подзатыльником, объявила:

— Доктор трудится над замечательным натурфилософским прожектом, которого мой сын не понимает, но который принёс бы поразительные результаты, если бы какой-нибудь мудрый монарх выделил на него бесконечное количество денег.

Тут Лейбниц, естественно, сморгнул, а Георг-Людвиг хихикнул. Однако царь Пётр задумался всерьёз, как будто бесконечное количество денег — рядовая сумма, которую ему регулярно случается отписывать.