|
Он рассудил, что блондинка заслуживает наказания и не стоит того, чтобы он облегчал ее участь. Когда она шлангом проезжала по его паху, он, защищая ладонями свое мужское достоинство от резкой струи, спросил ее, что она делает сегодня вечером. Даже не взглянув на него, массажистка поинтересовалась, зачем ему это знать. Он сказал, что проживает один в уютном номере и был бы не прочь сегодня вечером видеть ее у себя. «Вы, должно быть, с кем-то меня спутали», — сказала блондинка и предложила ему перевернуться на живот.
И доктор Гавел лег плашмя на дно ванны, задрав вверх подбородок, чтобы можно было дышать. Он чувствовал, как сильная струя массирует ему икры, и наслаждался точно избранным тоном, каким он обратился к массажистке. А все дело в том, что доктор Гавел издавна наказывал упрямых, наглых или избалованных женщин тем, что укладывал их в свою постель холодно, без следа нежности, почти молча и столь же холодно из нее выпроваживал. Однако чуть позже до него дошло: хотя он и обратился к массажистке с надлежащим холодком и без следа нежности, в свою постель он все-таки не уложил ее и, пожалуй, не уложит. Он понял, что был отвергнут, и воспринял это как новое оскорбление. Обрадовался, когда уже наконец стал вытираться в кабинке полотенцем. Покинув водолечебницу, он поспешил к афишам кинотеатра «Час», где были выставлены три фотографии; на одной из них его жена в отчаянии склонялась над трупом. Доктор Гавел смотрел на это нежное лицо, искаженное ужасом, и ощущал безмерную любовь и безмерную печаль. Он долго не мог оторваться от афиши. Потом решил зайти к Франтишке.
6 — Соедини меня, пожалуйста, с междугородной, мне надо поговорить с женой, сказал он ей, когда она выпроводила пациента и пригласила его в приемную. — Что-нибудь случилось? — Да, — сказал Гавел. — Я грущу! Франтишка с недоверием взглянула на него, набрала межгород и назвала номер, который подсказал ей Гавел. Повесив трубку, спросила: — Ты, значит, грустишь? — А почему бы мне не грустить? — взорвался Гавел. — Ты точь-в-точь как моя жена. Вы обе видите во мне того, кем я уже давно не являюсь. Я послушный, я одинокий, я печальный. Меня одолели годы. И скажу тебе: в этом мало приятного. — Надо было завести детей, — сказала докторша. — Тогда бы ты не думал столько о себе. Меня не меньше твоего одолевают годы, но я не думаю об этом. Видя, как мой сын превращается в юношу, представляю себе его уже взрослым и не сожалею о быстротечности времени. Подумай только, что он вчера отмочил: зачем на свете врачи, если люди все равно умирают? Ну каково, а? Что бы ты ему на это ответил? Доктору Гавелу, к счастью, отвечать не пришлось: зазвонил телефон. Гавел поднял трубку и, услышав голос жены, тотчас заговорил о том, что ему грустно, что здесь не с кем общаться, не на кого смотреть, что одному ему здесь не выдержать. В трубке звучал тонкий голос, поначалу недоверчивый, изумленный, запинающийся, и лишь под напором мужниных слов он немного оттаял. — Прошу тебя, приезжай, приезжай как можно скорее! — говорил в трубку Гавел и слушал ответные слова жены о том, что она была бы рада приехать, да у нее почти каждый день спектакли. — Почти каждый день это не каждый день, — сказал Гавел и услышал, что завтра она свободна, но есть ли смысл приезжать на один день? — Как ты смеешь так говорить? Разве ты не знаешь, какое богатство даже один-единственный день в этой короткой жизни? — А ты правда на меня не сердишься? — спросил тонкий голос в трубке. — С какой стати мне на тебя сердиться? — возмутился Гавел. — Из-за письма. У тебя боли, а я донимаю тебя таким дурацким ревнивым посланием. |
