Я наклоняюсь через стол. Тем самым я заставляю его забыть о макаронах, о нашем взаимопонимании, о его ко мне доверии.

— «Кронос» — это судно, которое везет контрабанду.

Теперь он в панике.

— Ahn, ich bin kein Schmuggler. Ich konnte nicht ertragen, noch einmal ins Gefдngnis zu gehen. «Oх, я не контрабандист. Я не смог бы выдержать тюрьму еще раз (нем.)·

— Разве это не было лучшим временем твоей жизни?

— Aber es war genug. «Но этого было достаточно (нем.)·

Он берет меня за руку.

— Ich will nicht zurьck. Bitte, bitte. «Я не хочу назад. Пожалуйста, пожалуйста (нем.)· Если нас схватят, скажите им, что я невиновен, что я ничего не знал.

— Посмотрим, что я могу сделать.

Продовольственные склады находятся прямо под камбузом. Они состоят из морозильного помещения для мяса, помещения для яиц и рыбы, двойного холодильного помещения для других скоропортящихся продуктов с температурой плюс два градуса по Цельсию и различных шкафов. Все заполнено продуктами, чисто, аккуратно, удобно уложено. Видно, что этими помещениями настолько часто пользуются, что вряд ли они могут быть тайником.

Урс показывает их мне со смесью профессиональной гордости и страха. На то, чтобы просмотреть их, уходит две минуты. Я действую по графику. Иду назад в прачечную. Отжимаю в центрифуге белье. Кладу его в сушильную машину и, повернув ручку, включаю. Потом я снова ухожу. И направляюсь вниз.

Я ничего не знаю о двигателях. И более того, даже не собираюсь изучать их.

Когда мне было пять лет, мир был для меня непостижимым. Когда мне было 13, он казался мне гораздо меньше, гораздо более грязным и до тошноты предсказуемым. Теперь он по-прежнему находится в беспорядке, но снова кажется — хотя и по-другому — таким же сложным, как и в детстве.

С годами я по собственной воле стала накладывать на себя некоторые ограничения. Я больше не хочу начинать сначала. Изучать новую специальность. Бороться со своей собственной индивидуальностью. Вникать в работу дизельного двигателя.

Я полагаюсь на брошенные Яккельсеном замечания. — Смилла, — говорит он, когда я сегодня утром застаю его в прачечной. Он сидит, прислонившись спиной к изолированным трубам с горячей водой, сунув в рот сигару, спрятав руки в карманы, с целью уберечь от соленого морского воздуха свою персиковую кожу, которая так необходима ему, чтобы гладить изнутри женские бедра. — Смилла, — отвечает он на мой вопрос о двигателе, — он огромный. Девять цилиндров, каждый из которых 450 в диаметре, с ходом поршня в 720 миллиметров. Сделан на заводе «Бурмайстер и Вайн», с прямым реверсом, с наддувом. Мы плывем со скоростью 18 или 19 узлов. Он сделан в 60-е, но отремонтирован. Мы оснащены, как ледокол.

Я смотрю на двигатель. Он неожиданно возникает передо мной — мне приходится его обходить. Его топливные вентили, стержни его клапанов, трубы радиатора, пружины, полированная сталь и медь, его выхлопная труба и его безжизненная, но, тем не менее, полная энергии подвижность. Как и маленькие черные телефоны Лукаса, он — квинтэссенция цивилизации. Нечто одновременно естественное и непостижимое. Даже если бы это было необходимо, я бы не смогла остановить его. В каком-то смысле его, наверное, и нельзя остановить. Может быть, на некоторое время выключить, но не окончательно остановить.

Может быть, так кажется, потому что он не является индивидуальностью, подобно человеку, а лишь воплощением чего-то стоящего за ним — души машины, аксиоматики всех двигателей.

А, может быть, это все мне только мерещится из-за одиночества, смешанного со страхом.

Важным же вещам я, однако, не могу найти объяснения. Почему «Кронос» два месяца назад, в Гамбурге, был оснащен значительно большим, чем требовалось, двигателем?

Люк в переборке за двигателем изолирован.