Когда он оказывается в полосе света от мостика, я вижу, что на нем нет верхней одежды. Он стоял на десятиградусном морозе, беседуя со мной, так, как будто мы были в помещении.

— Сегодня ночью от тебя требуется только сладко спать, Смилла. Завтра все изменится.

— Тюремная кухня предоставляла einzigartige «Исключительные (нем.)· возможности, чтобы печь из дрожжевого теста.

Урс стоит, склонившись над прямоугольной формой, обернутой в белое полотенце.

— Die Vielen Faktoren. «Много факторов (нем.)· Сама закваска, опара и, наконец, тесто. Сколько оно поднимается и при какой температуре? Welche Mehlsorten? «Какие сорта муки? (нем.)· При какой температуре печется?

Он разворачивает хлеб. У хлеба темно-коричневая, блестящая зеркальная корочка, которая нарушается в нескольких местах целыми пшеничными зернами. Головокружительный аромат зерен, муки и кисловатой свежести. При других обстоятельствах я бы ему порадовалась. Но меня интересует нечто иное. Фактор времени. Каждое событие на судне начинается с камбуза.

— Ты сейчас печешь, Урс. Это ungewohnlich. «Необычно (нем.)·

— Проблема в соотношении. Между Sauerlichkeit «кислотностью· и тем, как оно поднимается.

После того, как у нас пропал контакт, после того, как он обнаружил меня в кухонном лифте, мне стало казаться, что в нем самом есть что-то похожее на опару. Что-то подвижное, неиспорченное, простое и вместе с тем изысканное. И одновременно слишком, слишком мягкое.

— Что, еще кто-нибудь будет есть?

Он пытается сделать вид, что не слышит меня.

— Ты попадешь за решетку, — говорю я. — Прямо ins Gefangnis. Здесь в Гренландии. И не будет никакой кухонной синекуры. Keine Strafer-massigung. «Никакого досрочного освобождения (нем.)· Они тут не особенно размышляют, как и что готовить. Когда мы снова встретимся, годика через три-четыре, посмотрим, сохранишь ли ты свое прекрасное настроение. Хотя и похудеешь на 30 килограммов.

Он оседает, словно проколотое суфле. Откуда ему знать, что в Гренландии нет тюрем?

— Um elf Uhr. Fьr eine Person. «К 11-ти часам. На одну персону (нем.)·

— Урс, — говорю я, — за что тебя осудили? Он смотрит на меня застывшим взглядом.

— Только один звонок, — говорю я. — В Интерпол. Он не отвечает.

— Я позвонила перед отплытием, — говорю я. — Когда увидела список экипажа. За героин.

Бусинки пота проступают на узкой полоске между усами и верхней губой.

— И не из Марокко. Откуда он был?

— Зачем меня так мучить? — Откуда?

— Аэропорт в Женеве. Озеро совсем близко от него. Я был в армии. Мы получили ящики вместе с провизией и отправили их по реке.

Когда он отвечает, я впервые в жизни начинаю немного понимать искусство допроса. Он отвечает мне не только из-за того, что испытывает чувство страха. В такой же степени он испытывает потребность в контакте, тяжесть угрызений совести, одиночество на борту.

— Ящики с антиквариатом? Он кивает.

— С Востока. Самолетом из Киото.

— Кто их привез? Кто был экспедитором?

— Но вы это должны знать.

Я молчу. Я знаю ответ еще до того, как он открывает рот.

— Der Verlaine natьrlich… «Верлен, конечно (нем )·

Вот так они набирали экипаж на «Кронос». Из людей, у которых не было выбора. Только теперь, по прошествии всего этого времени, я вижу кают-компанию такой, какой она является на самом деле. Словно микрокосм, словно отражение той сети, которую Тёрк и Клаусен создали раньше.