Я поворачиваю за последнюю вышку. Передо мной — широкое, открытое пространство. Площадь посреди океана. Единственный свет в полумраке создают отдельные, высоко расположенные лампы дневного света.

Посреди площади, в центре нескольких белых концентрических окружностей, горбатый силуэт большого, мертвого животного — вертолет «Сикорский» с четырьмя слегка изогнутыми, висящими лопастями винта. У барака кто-то оставил маленькую тележку с насосом для тушения огня и электрический автобус. Яккельсена нигде не видно. Это самое пустынное место, которое я когда-либо видела.

В детстве я иногда представляла себе, что все люди умерли, предоставив мне эйфорическую свободу выбора в покинутом всеми мире взрослых. Я всегда считала, что это было моей самой сокровенной мечтой. Теперь, на этой площади, я понимаю, что это всегда было кошмаром.

Я иду вперед к вертолету, прохожу мимо и оказываюсь в полосе слабого света, который приобретает темно-зеленый оттенок из-за ребристого покрытия понтонов. Вокруг меня так пусто, что мне даже не надо бояться быть замеченной.

У края платформы стоят три барака и навес. В тени, немного в стороне от света, сидит Яккельсен. На мгновение мне становится не по себе. Еще несколько минут назад он двигался с обезьяньей ловкостью, теперь же свалился. Но когда я кладу руки ему на лоб, я чувствую, как он разгорячился от бега и вспотел. Когда я трясу его, чтобы привести в чувство, я слышу звон металла. Я залезаю в его нагрудный карман. Достаю его шприц. Вспоминаю выражение его лица, когда он заверял меня в том, что он со всем справится. Я пытаюсь поднять его. Но он не держится на ногах. Ему бы надо двух санитаров и больничную койку на колесиках. Сняв свою куртку, я прикрываю его. Натягиваю ее ему на лоб, чтобы дождь не капал на его лицо. Шприц я опускаю назад в его карман. Надо быть моложе или, во всяком случае, большим идеалистом, чем я, чтобы пытаться приукрашивать людей, которые твердо решили убить себя.

Когда я выпрямляюсь, я вижу отделившуюся от навеса тень, которая обрела самостоятельную жизнь. Она направляется не ко мне, она пересекает площадь.

Это человек. С маленьким чемоданом, в развевающемся пальто. Но на самом деле чемодан не маленький. Это человек большой. С такого расстояния мне не очень хорошо видно. Но это и не нужно. Не много требуется, чтобы пробудить воспоминание. Это механик.

Может быть, я все время это знала. Знала, что он будет четвертым пассажиром.

Когда я узнаю его, я понимаю, что мне придется вернуться назад на «Кронос».

Дело не в том, что неожиданно мне стало безразлично, буду я жить или умру. Скорее это потому, что больше нет необходимости искать какие бы то ни было решения. И дело не только в одном Исайе. Или во мне самой. Или в механике. И даже не только в том, что есть между нами. Это нечто большее. Возможно, что это любовь.

Когда я иду по причалу, зажигается свет. Нет никакого смысла пытаться спрятаться.

На вышке напротив «Кроноса» появился человек. Его фигурка за стеклом похожа на насекомое. Вблизи становится видно, что это из-за его защитного шлема с двумя короткими антеннами. На борт тянутся два шланга — «Кронос» набирает топливо.

Напротив трапа сидит Хансен. Увидев меня, он застывает. Он сидел здесь из-за меня. Но он ожидал увидеть меня с другой стороны. Он не готов к такой ситуации. Перестраивается он медленно, импровизатор из него никудышный. Он начинает загораживать мне дорогу. Пытается оценить, насколько рискованно предпринимать какое-нибудь наступательное действие. В поисках отвертки я засовываю руку в свой полиэтиленовый пакет. На лестнице за его спиной появляется Лукас. Я протягиваю Хансену сжатую в кулак руку.

— От Верлена, — говорю я.

Его рука с самопроизвольной покорностью, вызванной именем боцмана, хватает то, что я ему протянула.