|
.
Не могу я так больше! Честно, не могу!.. Может, отступиться?.. Когда меня из реанимационного отделения перевезли в общую палату, то ближайшим соседом по палате оказался старый-престарый цыган, с уже растраченным лимитом инфарктов, — я понял всё немедленно, в конце концов, не в первый раз. И первый вопрос, который я ему задал, когда смог шевелить языком, был, понятно, о Цыганском Бароне… И вот в ту самую минуту, когда стало чуть ли не осязаемо то одиночество (непонимание родственников и даже старшего сына; цыган-каратель верует, что совершает высоконравственный поступок; человек, перед которым склонился, изменившись в лице, вырывает руку и бежит её мыть), в котором Илья Муромец пошёл на смерть — на миру-то ведь и смерть красна, — когда стало ясно, что смерть он выбрал осмысленно (и всё это во флёре ещё не стёршегося образа агонизировавшего в диком ужасе обладателя интеллигентской «чеховской» бородки), когда зародилась мысль: а не мою ли смерть Илья взял на себя? — да даже если и не мою! — и пришло решение посвятить Психоанализ не того убийства Цыганскому Барону из Болграда, талант которого восставит его, умершего, но не мёртвого, во Второе Пришествие Христа. Алексей Меняйлов Декабрь 2001 года Москва Да, тогда, когда я писал этот текст, я ещё был христианином. Всего-навсего три с половиной года назад. Баро воскреснет, но только, точнее, не во Второе Пришествие Христа, а при Воскресении Чура, Праотца. Если угодно, во Второе пришествие Чура. А интересно, христианин посвящает самую многодельную свою книгу «Психоанализ не того убийства» ведающему. Ничего, христианство не помешало. И без логики Ворги я Цыганскому баро должен. Должен его, полевого коваля, заменить. Или хотя бы найти заместителя. А способов вижу пока только два. Первый, цыганам напомнить о завете их предков быть цыганам странствующими жрецами храма огня. Второй, стать странствующим валдой самому. Но на современных цыган, здесь на Валдае одетых богаче, чем остальное население, где сядешь, там и слезешь. К тому же, кто знает, возможно, они своё предназначение уже выполнили, весть через тысячелетия пронесли до нужной «точки» — пусть даже Цыганский баро из Болграда был последним настоящим баро. Остаётся только переселяться жить в поле самому… Кочевать, спать под повозкой в прямом смысле, думаю, не придётся, кроме самого кузнечного инструмента и беседки придётся книг чуть не тонну с собой брать. Будет всё это или не будет — неизвестно. Я ведь не знаю, что со мной произойдёт в Курейке. Каждое соприкосновение с территорией, помеченной Сталиным, меняло меня сильнейшим образом. Особенно Сольвычегодск и священный Кит-Кай. Но и Нарым тоже. Да и гора Русалка — встреча. А ведь Курейка явно сильнее их всех. Может, я вообще оттуда не вернусь. В смысле грохнут или застряну года на четыре — как Сталин. А если и вернусь, то вдруг изменившимся настолько, что будет мне не до передвижной кузницы. А ведь как красиво можно было бы здесь сделать! Столбы опорные резные, как на острове Вайгач — есть там один, полуистлевший, надо бы поправить. Один лик старца переходит в другой. И всё это между волнами. Вот такой на Вайгаче столб поставили оленеводы. А беседку-валдай можно и на мелководье поставить, и даже на лёд, среди снега. А вот последнее особенно интересно — а почему, разговор отдельный.
Оглавление или всё готово
Оглавление обычно помещают или в самом конце книги, или в самом начале. Нарушу каноны и здесь. Перед тем как подытожить всё сказанное в этой книге, предлагаю читателю освежить идеи этой книги. Итак: 1. Знает слово 2. Долины смерти 3. Хозяйка леса 4. Высоцкий: «Охота на волков» 5. |
