Точно так же и у пчеловодов. Один и книжки о пчёловодстве читает все, что выпускаются, и крутится он, вертится, всё время при ульях, и пчёлы мёд дают, и пчеловод доволен, нос всегда в табаке. Но иной к ульям, казалось бы, и не подходит вовсе — а мёда многократно больше, рекой течёт. Знает слово.

Вот и добровольный мой проводник по «стране колдунов» из числа тех самых, кто знает слово. Потому-то он и понимает и в кузнечном деле, и в пчеловодстве, и даже в мельничном деле, к которому по жизни не прикасался.

Таким образом, в первом приближении древнерусское выражение знать слово вовсе не означает результат прежнего чтения какого-то набора букв. Состоянию знает слово никакой учитель научить не может.

Когда я был молодой и глупый горожанин, то думал, что выражение знать слово означает воспринять на слух некое слово — так мне представлялось после того, как я прошёл обработку в учебных заведениях цивилизаторов. Узнать слово — это именно инициатическое постижение мастерства при созидании. Совершить первое проникновение в мир предков.

Глюк истерика отличается от настоящего проникновения в мир предков тем, что истерик не обрёл мастерства в каком-то из видов созидания.

Кузнечное дело — это стихия огня. Парадоксально, но и мельница — тоже стихия огня, хотя открытого огня в водяной мельнице нет. Пчеловодство — тоже стихия огня, всё то же место ПЕРВОГО проникновения в мир более одарённых предков (инициация «огонь»).

Итак, мой проводник, хотя и пчеловод и знает тайну мастерства мельника, архетипически именно коваль.

Но на этом удивительные качества проводника в «страну колдунов» не заканчиваются. Я уже писал, что внук Сталина Владимир Константинович Кузаков (Сольвычегодская ветвь), совершенно очевидный волхв, — единственный встреченный мною человек, который спонтанно сажает дубы. «Спонтанно» — это просто нравится.

Так вот, теперь могу сказать, что в своей жизни встречал уже двоих. Второй — этот кузнец-проводник.

С одним из посаженных ковалём дубов случилась следующая история. Посадил он дуб почти у самой стены родительской избы. Казалось бы, место выбрал очень неудачное. Но вот прошло семнадцать лет, и в бурю января 2005 года, равной которой старожилы не помнят, стоявшее невдалеке от дома родителей высоченное дерево рухнуло — и, вот несчастье, как раз в сторону избы. Но на пути оказался тот самый юный семнадцатилетний дубок. Он всё и всех спас. Прикрыл собой, спружинил, удар отвёл. Сам дубок, на удивление, уцелел. Живой символ всей системы причинно-следственных связей нашей жизни.

То, что проводник именно коваль, я знаю не только из того, что он кувалдой махал, а потому, что тема предков для него свята. Охотиться он любит только в пустынной «стране колдунов», там ему не просто хорошо, а насладительно. Но бывает, ну не идёт, ничего вокруг не видит. Тогда зайдёт на какое-нибудь заброшенное кладбище, постоит, шапку снимет — и глаза как бы открываются. Лес-то, оказывается, отнюдь не пустой!

Но и это, сами понимаете, не всё. Ещё принимал меня кузнец все три дня по-царски, аж приятно вспомнить — а ведь мы встретились, с формальной точки зрения, совсем случайно. Я, разыскивая слово «варга», заглянул в дом с молодым дубком у стены — а через час и он подъехал. Подозрительность — норма, однако, кузнец перестроился уж как-то очень быстро. Человек может прятаться за словами — но его всё равно выдаёт скорость реакции.

Принимал он меня «по-царски» — но не подумайте, не в материальном смысле.

А его мама на прощанье подарила мне шерстяные, ручной вязки, носки.

Всё сказанное, и эта последняя деталь тоже, имеет прямое отношение к теме знает слово.

Собственно, о знает слово я уже сказал почти всё, что имеет смысл сказать в начале книги.