– Ничего подобного, – прошептала Лина. Мадлен не сдержалась, погладила дочь по голове и сказала:

– Детка, хочу, чтобы ты поняла...

– Никакая я тебе не «детка»! Это тебя он не хочет видеть, тебя! А меня он не разочарует, не бойся. Сама потом увидишь!

Лина повернулась и выскочила из комнаты, изо всех сил хлопнув за собой дверью. Мадлен слышала ее грохочущие шаги вниз по лестнице. Затем громко щелкнул замок во входной двери.

Она осталась одна в комнате. Сидела и слушала Хелен Редди. «Ты и я против всего мира...»

Здание частной лечебницы Хиллхейвен протянулось вдоль значительной части пригородной улочки, напоминая своим видом небрежно сваленные в кучу детские кубики. На невысоком холме, чуть выше обсаженной деревьями дороги, клиника упиралась в тихий тупичок. Подстриженная трава, побуревшая после ночного заморозка, тянулась вдоль цементной подъездной дорожки. За шестифутовым металлическим забором несколько пожилых мужчин и женщин гуляли по осеннему облетевшему саду, негромко разговаривая друг с другом.

Фрэнсис повернул руль, вынудив свой старенький «фольксваген» сделать крутой поворот, затем остановил машину под углом к проезжей части. Потянувшись к соседнему креслу, он взял свою Библию и черную кожаную сумку, затем выбрался из автомобиля. Прохладный, приятно пахнущий дождем ветер взъерошил его волосы. Несколько секунд он стоял, разглядывая сад. До его слуха доносились звуки хрустящей под колесами прогулочных кресел гальки; где-то вдали раздавался легко узнаваемый стрекот кресла, снабженного моторчиком. Служащие лечебницы, облаченные в безукоризненную белую униформу, появлялись то тут, то там среди пациентов, чтобы кому-то помочь.

Он приблизился к воротам и вошел в сад. Они захлопнулись за ним с характерным металлическим лязгом. Разговоры затихли, пациенты разом посмотрели в его сторону. Фрэнсис почувствовал на себе взгляды сразу нескольких пар глаз. В каждом взгляде сквозило затаенное ожидание. Каждый из пациентов надеялся, что приехали к нему, приехали родственники.

– Отец Фрэнсис! – окликнула его пожилая миссис Бертолуччи, энергично всплеснув обезображенными артритом руками.

Он улыбнулся в ответ. Она выглядела сейчас такой симпатичной: солнце красиво освещало ее седые волосы, в старческих глазах светилась радость. Левая часть ее лица была парализована, однако это не портило общего впечатления. Он знал ее вот уже почти пятнадцать лет. Она жила и работала по соседству с тем районом, где жил Фрэнсис. Он много лет причащал ее. Вот и теперь приехал в лечебницу, чтобы совершить таинство.

Один за другим старики засеменили в его сторону. Фрэнсис улыбнулся. Именно такие моменты и придавали смысл его жизни.

Мир вокруг него сразу ожил: он заметил бело-голубую чистоту дождевой лужи на мокром асфальте, дрожащиетемно-зеленые лапы ели. В этот момент отец Фрэнсис ощутил умиротворение и тепло, исходившие от покрывала своей веры. Именно здесь, в этом самом месте на земле, и надлежало ему быть, тут надлежало выполнять свой долг священника. Именно в служении Всевышнему Фрэнсис чувствовал свое предназначение, только это самоотверженное служение делало его человеком, живущим полноценной радостной жизнью.

Он посмотрел на небо как раз в тот момент, когда луч солнца прорвал густые облака и осветил землю. «До чего же прекрасна земля в такие вот мгновения», – подумал он.

Ему было прекрасно известно, что сегодня вечером, улегшись в свою одинокую постель и слушая, как хлопает ставнями ветер, он опять сделается слабым и уязвимым. Сомнения снова начнут терзать его душу, он будет думать и беспокоиться о Мадлен и Лине, будет перебирать все случаи своей жизни, когда ему приходилось стоять перед выбором. Он вспомнит о том, что посоветовал Мадлен не говорить Лине всей правды, – и совесть будет мучить его. Но главное – он вновь будет страдать от жестокого приступа одиночества.