— Какие же?
Авдей перешел на шепот:
— Коран и двухтомник Ницше. Я их порвал по листику, сложил в тазик и поджег на балконе. Соседи думали, что пожар. Хотели пожарных вызывать.
Настя едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться.
— Ну и как, изгнал?
— Сразу легче стало. Черные силы, они огнем разрушаются. А потом сходил к исповеди и ощутил себя новым человеком. И такие стихи записались — чистые, звонкие!
Он все же заметил ее спрятанную улыбку.
— Ты чего ж смеешься? Не богохульствуй. Сама, небось, тоже к исповеди ходишь.
— Не хожу, я святая.
— Какая ж ты святая?! Ты же в Литинституте учишься!
Этот аргумент сорвал все запоры со шлюзов ее смеха, и она залилась, как колокольчик.
— Бабы — дуры. Но ты красивая. А знаешь, давай я тебе за это свою книжку подарю. Авось просветлеешь душой.
Авдей сунул ей в руки образчик нераспроданного товара, изданного „за счет автора“, и, спохватившись, устремился к двери.
— С тобой тут чуть свою остановку не проехал! — услышала Настя его затухающий голос.
Сборник назывался „Царь-девица“. И на первой же странице Настя обнаружила строфу, проясняющую это романтическое название:
С чувством нарастающего кайфа она перешла к следующей строфе:
Но слово „х…“ почему-то было зачеркнуто и под ним написано слово „меч“, потом и оно зачеркнуто и вписано „танк“. Анастасия мысленно восхитилась умением Петропавлова работать над образом: „Надо же, ни единого случайного слова!“
Анастасия спускалась в метро, и бесконечный эскалатор, казалось, помогал ей погружаться в свои мысли. Но глубины души находились несравненно дальше, чем подземная станция.
Что она знала о себе? То, что с детства не воспринимала, боялась, а потом и ненавидела мужчин, которых не было в их доме?
Когда Насте исполнилось пять лет, мама принесла коробку симпатичных мармеладных медвежат. Настя сначала долго играла с ними: перекладывала их на расписном цветастом блюде, давала им имена, впрочем, сразу забываемые, поскольку медвежата были неотличимы. Но потом ей, естественно, очень захотелось ими полакомиться. И она стала спрашивать:
— Мамочка, этот мишка — мальчик или девочка?
Мама механически отвечала:
— Девочка.
И Настя откладывала мармеладку в сторону.
Но про следующего мама говорила:
— Мальчик.
И Настя отправляла его в рот.
Игра шла до тех пор, пока все медведи в конце концов не оказались „мальчиками“.
А когда ей было лет десять, они с мамой пошли смотреть сборник мультфильмов. Девочка так увлеклась зрелищем на экране, что не замечала, как мама то и дело бросает украдкой взгляд куда-то вправо… Настя не узнала собственного отца, потому что не видела его уже несколько лет. Он сидел в одном из первых рядов со своим „новым“ сыном и делал вид, что не замечает их. И ему это вполне удавалось все полтора часа. Однако дома мама не выдержала и расплакалась. Она рыдала долго, безутешно, и Настя уже сознательно возненавидела всю сильную половину рода человеческого.
В кошмарных снах ей иногда снился отец, всегда агрессивный и неряшливый, совсем не такой, как на фотографии, которую она нашла в маминых бумагах. Но никогда не снились лица дяди Васи и Отара… Только темные маски с провалами вместо глаз. Но никогда Анастасия не была одержима жаждой мести — просто чувствовала, что часть ее существа как бы ампутирована. А фантомная боль давала противоречивые ощущения.
Как-то ей попалось в руки французское издание книги Андре Бретона „Что такое сюрреализм?“ Глянцевую суперобложку украшала репродукция с картины Рене Магрита „Изнасилование“. |