Вот так: в саду весеннее цветение, а в доме совсем другие времена.

Мой городок затерялся в стране крутых холмов и оврагов, осыпающихся меловой породой. Сюда ведет одноколейная железнодорожная ветка, которую строил инженер-путеец, прадед нашей героини. Волею судьбы я стал наследственным обладателем его мундира. Храню этот мундир, чищу раз в год серебряные пуговицы, прохожусь щеткой по темно-зеленому сукну и серебряным эполетам, меняю в карманах лавандовые саше от моли. К слову сказать, мундиров у меня несколько – небольшая коллекция. Иногда примеряю их, преображаюсь. Лицедействую понемногу перед зеркалом. Мне нравится, это вдохновляет, тонизирует.

Ну-с, так вот, прадед нашей героини, с которой вам предстоит познакомиться в недалеком будущем, построил дорогу и осел барином в живописном городке, только-только завязавшемся к тому времени. Здесь дорога и заканчивалась тупичком, упиралась в холм. Дело было весною, холмы цвели белой дымкой, витали ароматы, небеса млели, женщины были немногочисленны пока, но оттого, должно быть, прекрасны и благосклонны…

Поезда к нам, вопреки прадедовым стараниям, не ходят. Железнодорожные боги или прокляли нас по причинам, о которых приходится лишь гадать, или попросту о нас забыли. И высокий ажурный железнодорожный мост над петлястой рекой, что отделяет городок от мира, говорят, не вечен. Нет, не вечен. И никого, заметьте, это не заботит.

Поблизости, за семью холмами, имеется аэродром. Но он военный. Поэтому самолет нами, горожанами, как транспортное средство не рассматривается. Никто не будет нас катать на бомбардировщиках или истребителях.

Попасть в мой городок можно по шоссе – автобусом от ближайшей сравнительно крупной железнодорожной станции, что находится верстах в семидесяти. Шоссе извивается между холмов, словно передразнивая реку, а потом бежит по высокому обрывистому берегу моря. Да, да, море совсем рядом, полно достоинства и вечности. В закрытой бухте паруса тщатся поймать ветер и блуждают путаным курсом, выписывая кренделя по водной глади.

Несмотря на дорожные неурядицы (с поезда на автобус с полдневным перерывом – таковы странности расписания) к нам сюда любят приезжать киноактеры. И не только потому, что городок в некотором роде курортный. Здесь множество привлекательных своей несуразностью построек – бельведеров, колоннад, каменных арок, оркестровых площадок под раковинными сводами, затейливых фонтанов, большинство которых, впрочем, давно заглохли и больше не журчат в тенистых садиках. Место на редкость подходящее для натурных съемок.

Но и театральная братия не пренебрегает нами. С весною, будто перелетные птицы, из туманных далей поочередно являются театральные труппы, занимают единственную нашу гостиницу, пробуждают сплетни и устраивают мистерии – играют, играют… Играют прямо в городе, на вольном воздухе, где-нибудь между беленых, слегка облупившихся колонн, собирая вокруг зрителей, ценителей, а по большей части – просто зевак, обсуждающих внешность актрис и актеров, их пороки, их любовников и любовниц.

– Глядите-ка, Зоя Ивановна, Леночка Свободная в этом году блондинка, а в прошлом году была брунэтка.

– Какая же брунэтка, Николай Ильич? Брунэтка – это воронова крыла. Леночкин нынешний цвет, Николай Ильич, называется «махагон», а в прошлом году Леночка вовсе не приезжала. А в позапрошлом была не то что блондинка, а… как же это?.. А платиновая. Пепельная. Под седину.

– Нет, Зоя Ивановна, как же не приезжала? О цвете ее прически вам, разумеется, лучше знать, как называется, но – как же не приезжала? У нее случился еще такой нервный срыв на почве измены. Я только не помню вот, кто кому изменил: она ли, ей ли…

– Так в позапрошлом! В позапрошлом году, Николай Ильич! Она изменила! Чем-то он ей не угодил, любовничек ее – тоже, что ли, изменил, – она и изменила! И как-то так неудачно, что случился нервный срыв, говорят, чуть ли не с потравой.