Не знаю, что он увидал в моих кукольных стекляшках — мне показалось, что ему стало стыдно. Через миг он взял себя в руки, снова ржал и похабничал, но ко мне не прикоснулся. Больше не пришел. Она рыдала в телефонную трубку — он не вернулся, а она продала меня снова.

Нынешней. Мужланистой бабище, любительнице тусовок с выпивкой. У бабищи — библиотека, доставшаяся от сбежавшего мужа; ее безмерно бесит, что я читаю, она вырывает книги у меня из рук и с матюгами швыряет их на пол. Будь я человеком или, по крайней мере, существом, способным чувствовать боль — она лупила бы меня; так, как есть — раз отбила ладонь о мою скулу и прекратила попытки.

И тоже твердит, что любит меня. А я — неблагодарная машина.

Сегодня я сопровождаю владелицу в клуб на закрытую вечеринку любителей андроидов.

Ее шофер, пожилой симпатичный мужик с лицом честного работяги, смотрит на меня искоса, время от времени хмыкая: «Срамота!» Я его понимаю. На мне кукольные тряпки — широченная рубаха из шелка цвета стали — в черном кружеве, штаны в обтяжку, ботфорты… Я смотрю в зеркало заднего вида на печального эльфа из идиотского мультфильма. Мне стыдно перед шофером. Владелица явно гордится мной, как престижной вещью.

Загородная вилла. Видеокамеры, охранник с пластмассовым лицом, громадный и патологически грациозный, как все андроиды. Щупленький лысоватый человечек с пультом управления — в стеклянной кабинке у ворот.

Я мимолетно завидую охраннику — пока не соображаю, что души в нем нет. Просто движущийся манекен. Все равно — счастливец.

Я рассматриваю автомобили на великолепной парковке. Вспоминаю. Дорого бы дал за то, чтобы хорошенько покататься — не в этом закрытом хромовом гробу с обшивкой из натуральной кожи, а — чтобы поток встречного ветра сорвал с меня мертвую бесчувственность маски, чтобы мир потек мимо двумя смазанными полосами… я понимаю, что это — иллюзия, но не могу не верить в нее и не думать о байках.

Я не чувствую ветер. Я только вижу, как он колышет белую пену цветущей черемухи — черемуха цветет к похолоданию, ветер порывами, два-пять метров в секунду, температура воздуха десять-двенадцать градусов по Цельсию. И я не могу вдохнуть этот запах пряного меда, который порыв ветра несет мне в лицо, а потому никак не могу до конца осознать, что уже наступила весна.

Я смотрю в ветреное небо. Пасмур. День должен пахнуть дождем, бензином и черемухой. Какое было бы невероятное счастье — суметь это почувствовать!

Видеть и слышать — еще не все. Я уже год смотрю на мир, лишенный вкуса и запаха; я сжимал в горсти снег, собранный с подоконника, слышал его хруст, фиксировал его температуру и влажность — и мечтал об ощущении холодного ожога от его прикосновения, о его сыром свежем аромате…

У меня очень специфическая тюрьма. Ее непроницаемость иногда сама по себе доводит меня до бессильной ярости — но мне из нее не выбраться. Мне некому даже сказать об этом; дико пытаться плакать на мощной груди моей владелицы — ее тупость сменяется хитростью и стратегическим разумом, лишь когда дело идет о деньгах. Я боюсь сболтнуть, что мне худо — она спросит: «Что тебе купить?»

Человеческую жизнь мне не купишь.