Человеческую жизнь мне не купишь. И эта покупка не принесла бы никакой радости никому, кроме меня.

Зал полон. В зале, кроме кукол — люди двух типов: идиоты, помешанные на куклах, и извращенцы. Идиоты, большей частью — женщины; извращенец попадается обоего пола. Ведут себя чуть-чуть по-разному: у идиотов при виде новой куклы или куклы в новых тряпках глаза загораются, у извращенцев — сально блестят.

Живые женщины в дорогих туалетах «от кутюр» окружают меня блистающею гирляндою. Ахи, охи — и разговоры с моей владелицей о цене тех девайсов, которые она докупала отдельно. Цвет моих глаз — где она достала такие? В новом каталоге таких не было! Пряжку для ремня, вероятно, делали на заказ?

Я оглядываюсь в поисках моих собственных знакомых. Милый пупсик, белокурое чудо с очами котенка, невинное, как викторианский младенчик — тридцатилетний гей-проститутка, которого пырнули ножом в вокзальном сортире, циник и позер, злой насмешник, лжец, знающий жизнь вдоль и поперек, ненавидящий женщин, издевающийся над мужчинами — в пределах видимости не обнаружен. Его владелица не пришла. Жаль. От его грязных шуточек меня отпускает. Ему все равно, кто его купил на этот раз — он лжет любому владельцу лихо и сладко, развлекаясь контрастом между собственными мыслями и сказанным вслух. Молодчина.

Хрустальная девочка, сливочно-прозрачная, сладкая, как карамелька, с еле намеченными кукольными грудками — моя милая подруга, толстуха-повариха из дешевого кафе, сгоревшая от рака, веселая и спокойная, железобетонно уверенная, что хуже уже не будет — тоже отсутствует. Еще жальче. Она правильно относится к своему владельцу — как к мужу, со снисходительным презрением умной женщины к озабоченному кобелю, которому лишь бы пива и в койку. Однако почти благоденствует.

Кажется, девочкам несколько легче. Некоторые из них изначально терпимо относятся к несвободе, как к замужеству к ней относятся — и лгут гораздо искуснее нас. Молодцы. Но для меня это — непостижимая наука.

Я не вижу своих товарищей. Они — последние собеседники, которые приятны мне… Впрочем, о каком товариществе речь не среди рабов даже — среди вещей? Обменяли? Продали? Оставили дома? Вытащили аккумулятор и сунули в саркофаг — неподвижную машину с вечно бодрствующим живым разумом? В наказание…

Я замечал: если продают или меняют андроида с душой — потом часто заводят куклу без души. Правда, ненадолго: абсолютная власть над человеком — абсолютный наркотик, даже если поначалу случаются накладки и не добраться до кайфа.

Мало-помалу люди отвлекаются от нас на выпивку, треп и рассматривание новых каталогов с аксессуарами. Тогда мы можем перекинуться парой фраз — куклы, оставленные стоять в зимнем саду напротив окна, живописной группой, как манекены в модном бутике.

Рядом со мной — юноша интересного дизайна. Его лицо где-то даже тронуто тенью мужественности, каштановые кудри взлохмачены, торс и плечи — чуть мощнее, чем обычно. Одет в джинсовый костюм: владелица не жестока, не дура — или со странными фантазиями?

— Ты, красавчик, смутьян, говорят? — спрашивает джинсовый неожиданно.

— Ты обсуждаешь с людьми андроидов? — я удивлен.

— Моя хотела прикупить и тебя, — сообщает он безмятежно. — Только твоя слишком заламывает. Моя наводила справки. Говорят, ты злой.

— Не понимаю, какой в этом смысл? — мелодично спрашивает девочка-бабочка с нежными крылышками ресниц. Платье на ней — из лепестков чайной розы.