— Я — великан Подопри-Небо, грызу камни, запиваю вьюгой…

Я разгребаю угли, ставлю горшок на камень очага. Белый Лось кладет на шкуру, присыпанную снегом, большой кусок мерзлой оленьей грудинки.

— Нет, это возьми себе, — говорю я. — Возьми для своей жены. Младенец у нее внутри будет есть мясо вместе с ней. А остальное отнесешь моим старикам. Скажешь моей сестренке, Весенней Заре, что я благословил это мясо: тот, кто его съест, станет сильным и прекрасным, как олень.

Белый Лось кивает. Спрашивает:

— А что останется тебе?

— А ты когда-нибудь слыхал, чтобы шаман умер от голода? — смеюсь я. — Ты же видишь, у меня есть запасы. И потом — мне принесут еды, а вам — нет.

Чайник закипает, пена плещет на угли. Я бросаю в кипяток горсть чая.

— Видишь, — говорю я, — мясо, чай и табак у меня есть всегда. Я богат, потому что так хотят духи.

Белый Лось качает головой.

— Если бы Гнус вытащил кого-нибудь из мира мертвых, он бы взял за это десяток живых оленей или связку лисьих шкур, — говорит Белый Лось. — А потом жаловался бы на бедность, на то, что мох курит и жует толченую кору. Побоялся бы хвастаться богатством, чтобы ни духи, ни люди не позавидовали и не позарились…

— Я не боюсь ни людей, ни духов, — говорю я.

— Потому что твое богатство — это смешная история, — хмыкает Белый Лось. — Выдуманная для забавы. А настоящее богатство — твоя шаманская сила. Честная сила.

— Задабриваешь меня, как опасного чужака, — смеюсь я и протягиваю ему трубку.

— Прости, брат, — говорит он грустно. — Ты же знаешь, сегодня я не могу курить и болтать с тобой. Мне жаль. Вели своим волкам охранять тебя от тварей Гнуса — не забудь. Он клялся сожрать тебя с костями. Вдруг натравит на тебя что-нибудь, когда ты заснешь?

— Поезжай к жене, — говорю я. — Гнус не слаб, но силен, как человек. Поверь, ничего страшного не произойдет.

— Все равно я беспокоюсь, — говорит Белый Лось. — Когда ты спишь, твоя душа всемогуща в семи белых землях, над ними и под ними, а тело уязвимо.

Я ободряюще киваю, наливаю чая. Он отхлебывает — большим глотком, почти кипящего, не чувствуя обжигающего жара кипятка — и ставит кружку на поставец. Я сижу рядом на корточках и смотрю в огонь.

Я не очень верю, что Гнус появится без объявления войны. Как-то раз он уже вызывал меня на поединок… неприятная была история. Мне хотелось бы избежать этой вечной дележки власти, славы, оленей, земель, в которой участвуют почти все шаманы — но никуда не денешься. Стоит приехать домой в горе или в праздник, непременно застанешь Снежную Сову, который снисходительно ухмыльнется, Гнуса, который будет шипеть проклятия вслед, заискивающего Искру или, хуже всего, Морошку, женщину-шаманку, страшную и отвратительную, будто выходец из страны снов, с лицом, длинным, как олений череп. Морошка хватает за рукав, шипит в ухо: «Останься со мной этой ночью — я хочу родить своего медведя с человечьей головой, он вырастет до небес и станет хозяином семи снегов!» — а мне тяжело ответить вежливым отказом, я хочу огрызнуться, как пес.

Искра отводит меня в сторонку и просит откровения.

«Неужели тебе трудно, Облако? — нудно умоляет он который раз. — Я знаю, у меня есть, есть дар — а вот духи не хотят мне показаться. Старики говорят, что дар можно усилить кровной связью… позволь мне прокусить твой указательный палец, Облако? А? Я тебе сотню оленей дам… нет… связку песцовых шкур — отличные песцы, шкурки — одна к одной… или даже мешочек золотых самородков, вот такой — за одну капельку крови, крохотную! Помоги мне, Облако, прошу тебя! Я слыхал, что можно умыться собственной кровью, это — очень сильно, но я боюсь, а с твоей кровью внутри не побоюсь ничего…»

Нет у него никакого дара, хотя его лицо татуировано, и он считается шаманом.