— Вы ошибаетесь, Эндрю. Именно теперь вы ему и нужны. Без вас он пропадет.

— Не понимаю…

— Вот вы ходите с ним гулять. Постарайтесь водить его по одним и тем же тропинкам и лугам, чтобы он как следует с ними освоился и мог свободно там бегать. Только держитесь подальше от ям и канав.

Он сдвинул брови.

— Но ему же не будет никакого удовольствия гулять!

— Еще какое! Вот увидите!

— Да, но…

— А большой двор у вас за домом, где он бегает, вам придется содержать в порядке, следить, чтобы в траве не валялось ничего, обо что он мог бы ушибиться или пораниться. Да и глазные капли… Вы сами говорили, что ему от них легче. Кто будет их закапывать, кроме вас?

— Но, мистер Хэрриот… вы же видели, как он всегда выглядывает из машины, когда я беру его с собой…

— Будет выглядывать и дальше.

— Даже если ослепнет?

— Да! — Я положил руку ему на локоть. — Поймите, Эндрю, теряя зрение, животные не понимают, что с ними происходит. Это все равно ужасно, я понимаю, но Рой не испытывает тех душевных мучений, какие терзали бы слепнущего человека.

Эндрю встал.

— Но я-то их испытываю, — сказал он с судорожным вздохом. — Я так долго боялся, что это случится. Ночами не спал, все думал. Такая жестокая несправедливость… Маленькая беспомощная собака, которая никому не причиняла никакого зла…

Он заломил руки и зашагал взад и вперед по комнате.

— Вы просто сами себя изводите! — сказал я резко. — В этом вся беда. И Рой для вас — только предлог. Вы терзаетесь, вместо того чтобы постараться ему помочь.

— Но что я могу? Ведь все, о чем вы говорите, не сделает его жизнь счастливее.

— Еще как сделает! Если вы по-настоящему возьметесь за это, Рою предстоят еще долгие годы счастливой жизни. Все зависит только от вас.

Словно во сне, он взял фокса на руки и побрел по коридору к входной двери. Он уже спускался с крыльца, когда я окликнул его:

— Показывайтесь своему доктору, Эндрю. Принимайте таблетки и не забывайте (последние слова я выкрикнул во весь голос) — вы должны всерьез заняться Роем!

Помня о Поле, я некоторое время жил в постоянном напряжении, но на этот раз никто не ошеломил меня трагической новостью. Наоборот, я довольно часто видел Эндрю Вайна — то в городе с Роем на поводке, то в машине, за лобовым стеклом которой маячила белая мордочка, но чаще всего в лугах у реки, где он, видимо, следуя моему совету, выбирал для прогулки ровные открытые пространства, вновь и вновь проходя по одним и тем же тропкам.

И там у реки я однажды его окликнул:

— Как дела, Эндрю?

Он хмуро посмотрел на меня:

— Ну, он не так уж плохо находит дорогу. Конечно, я за ним приглядываю и никогда не хожу с ним на заболоченный луг.

— Отлично. Так и надо. Ну, а вы сами?

— Вас это действительно интересует?

— Конечно.

— Сегодня у меня хороший день. — Он попытался улыбнуться. — Мне только очень тревожно и скверно на душе. А в плохие дни меня душит страх и я не знаю, куда деваться от отчаяния и полной беспросветности.

— Это очень грустно, Эндрю.

Он пожал плечами.

— Только не думайте, что я упиваюсь жалостью к себе. Вы же сами меня спросили. Во всяком случае, я придумал способ, как справляться. Утром гляжу на себя в зеркало и говорю: «Ладно, Вайн, наступает еще один жуткий день, но ты будешь работать и будешь заниматься своей собакой».

— Вы молодец, Эндрю. И все пройдет. Пройдет бесследно — вам даже вспоминать будет странно.