Нет, демодекоз и теперь остается страшным заболеванием, но в последние годы мы не раз боролись с ним нашим современным оружием и почти всегда выходили победителями. Я знаю в Дарроуби несколько прекрасных собак, которые благополучно перенесли демодекоз, и когда я вижу их на улице здоровых, щеголяющих пушистой шерстью, перед моими глазами всплывает образ Золотинки. И всегда это ночь, и всегда ее освещают лучи фар.

Даже и теперь у меня болезненно екает сердце, когда я вижу залысины на ногах и морде собаки и ощущаю мышиный запах, хотя прогноз в настоящее время более утешителен. Тем не менее демодекоз продолжает внушать мне ужас, настолько невыносима мысль, что животное может погибнуть из-за кожного заболевания. Я часто спрашиваю себя, почему воспоминания о Золотинке так ярки и так тягостны. Она оставалась веселой и ласковой во время болезни, но таких собак я знавал много. Может быть, они изгладились бы из моей памяти, если бы я лечил ее в стальной конуре при нашей нынешней приемной, а не в убогих условиях того времени. Эта старая конюшня теперь стоит пустая, но всякий раз, заходя во двор, я заглядываю в темный проем входа и вспоминаю долгую борьбу, которую Золотинка проиграла, как и я.

47. Простые блага

Раз ветеринар, так ему и отдыхать не положено? — сердито думал я, гоня машину по шоссе к деревне Гилторп. Воскресенье, восемь часов вечера, а я еду за десять миль к собаке, которая, как сообщила мне снявшая трубку Хелен, болеет уже больше недели. Все утро я работал, днем отправился в холмы с детьми и их друзьями — такой обычай мы завели давно и в течение этих еженедельных экскурсий успели исследовать почти все живописные уголки нашего края. Джимми с приятелями задал высокий темп, и на особенно крутых склонах я сажал Рози к себе на закорки. Вечером после чая я купал детей, читал им вслух, укладывал в постель, предвкушая, как удобно расположусь с газетой, включу радио.

А теперь вот щурюсь сквозь ветровое стекло на шоссе и стенки, которые вижу изо дня в день, изо дня в день. Улицы Дарроуби, когда я тронулся в путь, уже совсем опустели, дома с плотно задернутыми занавесками уютно светились в сгустившихся сумерках, вызывая в воображении покойные кресла, раскуренные трубки, топящиеся камины. Затем впереди замерцали огоньки ферм на склонах, и я тотчас представил себе, как их хозяева спокойно дремлют, положив ноги на стол.

И ни единой встречной машины! Один Хэрриот куда-то тащится в темноте.

Когда я остановился перед серыми каменными домиками в дальнем конце деревни, то совсем уж захлебывался жалостью к себе. «Миссис Канделл, номер 4», — записала Хелен на клочке бумаги. Открывая калитку и шагая через крохотный палисадник, я прикидывал, что мне сказать. Прошлый опыт успел меня убедить, что нет ни малейшего смысла давать понять клиенту, что меня вовсе не обязательно вызывать в самые непотребные часы. Разумеется, они меня даже не услышат и дальше будут поступать точно так же, но я хотя бы душу отведу.

Нет, без малейшей грубости или резкости я вежливо и твердо объясню, что ветеринары тоже люди и воскресные вечера любят проводить у семейного очага, что, естественно, мы готовы сразу броситься на помощь в случае необходимости, но возражаем против того, чтобы нас бесцеремонно вытаскивали из дома навестить животное, которое уже неделю болеет.

Почти отшлифовав эту речь, я постучал, и дверь мне открыла невысокая женщина средних лет.

— Добрый вечер, миссис Канделл, — произнес я сурово.

— Вы ведь мистер Хэрриот? — Она робко улыбнулась. — Мы незнакомы, но я вас видела в Дарроуби в базарные дни. Так входите же.

Дверь вела прямо в жилую комнату, небольшую, с низким потолком. Я увидел старенькую мебель, несколько картин в позолоченных, давно потемневших рамах, и занавеску, отгораживающую дальний угол комнаты.

Миссис Канделл ее отдернула.