— Ну и хрен с тобой, — сказал он вызывающе-весело. — Мотай в свои Штаты пить виски. И вообще… Пошел ты.

Он повернулся и зашагал обратно к магазину. Родищев несколько секунд смотрел ему вслед, затем плюнул и пошел в противоположном направлении.

Всю дорогу Лукин ругался на чем свет стоит.

— Ну вот скажи, Андрюха, оно нам надо? Сидели себе тихоспокойно в тепле. Нет, все тянет найти себе приключения. Какого хрена, в самом деле?

Волков, молчал. Он и сам не знал, почему ответил на странный вызов. Уж точно не потому, что его донимало чувство долга. Может быть, просто обрадовался, услышав голос другого человека. Почувствовал себя нужным, понял, что еще не все кончилось. Жизнь не остановилась. Плохая ли, хорошая, но она идет. И это их жизнь. Его, Волкова, сержанта Журавеля, Пашки Лукина, Коли Борисова. Мальчишки этого, который стреляет как бог. Они могут что-то решать, что-то предпринимать, а не только сидеть, запершись в отделении, отбиваясь от обезумевших собачьих стай и толп озверелых мародеров в камуфляжной форме. И вокруг них есть люди. Люди, которые нуждаются в помощи.

«Уазик» подпрыгивал на выбоинах — колеса тяжелых БТР продавили асфальт, а кое-где даже обрушили коммуникации, проходящие близко к поверхности. В некоторых местах просели трубы, и на поверхность били водопроводные «ключи», затопив местами целые кварталы.

Изредка попадались разграбленные машины. Но их было мало. В основном люди, имевшие автотранспорт, успели покинуть город в первые часы после начала катастрофы. То тут, то там можно было заметить тени собак. А один раз Волкову показалось, что он заметил крадущуюся вдоль дома фигуру человека.

Пока «бобик» катил по улице, Волков пытался представить себе, как будет выглядеть город лет через двадцать. Окажется ли он залит огнями? Будут ли в нем жить люди? Или он зарастет плющом и травой? Листва забьет водостоки, и осенние дожди превратят целые районы в непроходимые болота. Выкрошится бетон, от сырости стены домов пойдут серо-зеленой плесенью. Разъеденные ржой стальные балки мостов не выдержат, просядут, перегородив въезды в город и главные магистрали. На проспектах и шоссе, словно памятник людской беспечности, будут торчать сгнившие остовы машин, источенные сыростью и нанесенным песком. Кости погибших выбелит и высушит ветер. И по этому громадному некрополю будут бродить люди-тени, доживающие свои короткие дни, жмущиеся к осыпающимся стенам домов. Каждую минуту ждущие, что вот-вот из-за угла появится смерть. Клыкастая, с мохнатым хвостом и добрыми глазами бывшего домашнего питомца. Хотя нет, собаки… Они, наверное, пойдут дальше. Громадной, неисчислимой ордой, опустошая города, поселки, села, погибая и убивая, отвоевывая все новые и новые территории.

Видение было настолько реальным, что Волков поежился. В голове даже мелькнула шальная мысль: «Повезло тем, кто родился собакой».

— Приехали. — Лукин затормозил у обочины, наклонился к окошку, покрутил головой. — Ну? И где этот страдалец? Так, Андрюха, давай сразу договоримся: ждем две минуты и уматываем. Не успеет — его беда. Хочет жить — пускай учится вертеться.

Он еще не успел договорить, когда в окошко постучали. Лукин обернулся и едва удержал уже готовое сорваться с губ матерное ругательство.

«Страдалец» оказался тем самым бледнолицым, серогубым уродцем, которого Волков видел сидящим за рулем «Москвича»-пикапа.

Лукин указал на заднее сиденье. Тот послушно открыл дверцу и увидел направленный в центр груди ствол «Калашникова».

— Ну тут-то что не слава богу? Вам-то я чем не угодил?

— Чем не угодил, говоришь? — переспросил Лукин. — А расскажи-ка ты нам, родной, кто ты такой будешь, откуда нарисовался и где стволами разжился? Ты «пушечки-то» на сиденье положи, положи.