Изменить размер шрифта - +
Дятлов этого не знать не мог.

— Это уже меня не касается. Дай телефон. Или мне в дирекцию идти?

Гарик размышлял только секунду.

— Собирай всех! Снимаемся, — бросил он своему молодому коллеге и повернулся к Максакову. — Тебе, б…. всегда больше всех надо!

— Всегда, — грустно подтвердил тот.

На улице стремительно холодало. Острый сырой ветер царапал лицо словно наждаком. Снежная пыль уже не металась по дороге, намертво вмороженная в серую стылую землю. Максаков курил, наблюдая, как последние «собры» грузятся в «ЗИЛ», и чувствовал, как у него индевеют усы. Уважительно косящиеся на него овошники проскочили мимо с полной сумкой снеди. Он жестом остановил пожилого азербайджанца, приближающегося к нему явно с целью вручить сетку, полную груш и абрикосов, грустно усмехнулся своим невеселым мыслям и начал спускаться к машине. К городу незаметно подкрадывались ранние зимние сумерки.

 

12

 

Места для парковки у РУВД не оказалось. Машину удалось приткнуть только возле кафе. Ветер сатанел и леденел с каждой минутой. В животе бурчало от пустоты. Максаков подумал и направился к зазывно приоткрытой двери. В арке на противоположной стороне мелькнул высокий черный силуэт. Он замер, внимательно всматриваясь в немноголюдную сумрачную улицу. Никого. Ветер. Холод. Первые огни в окнах. Просто тени приближающегося вечера. В кафе было пусто. Только Дронов и Велиготская пили кофе за одним из столиков. Он помахал им рукой и прошел к стойке.

— Таня, можно один маленький в долг?

— Конечно.

Телевизор бормотал что-то про новый экономический курс и подъем среднего и малого бизнеса.

— Присаживайтесь, Михаил Алексеевич.

Денис и Марина единственные в отделе всегда называли его на «вы». Было жарко. Он снял пальто и шляпу, взял пепельницу и отпил глоточек черной горечи.

— Как дела? Чего печальные, как на похоронах?

— Расчетные листки сегодня дали. — Дронов закурил и посмотрел в потолок. У него было изящное худощавое лицо с темными выразительными глазами. — Без пайковых зарплата. У меня тысяча девятьсот. У Маринки вообще тысяча сто.

Оба были самыми молодыми сотрудниками в отделе, их зарплата даже с пайковыми составляла копейки, а без них превращалась вообще в ничто. Максаков подумал, что у Дронова жена ждет ребенка, а Велиготская живет вдвоем с отцом-пенсионером. Собственное бессилие душило. Эти двое талантливых ребят могли быть будущим профессии, но государство резало их уже на взлете.

— Плакали мои новые сапоги, — по-детски надула губы Маринка и неожиданно взросло усмехнулась: — Не судьба пока девке обновку купить.

Максаков снова глотнул кофе и глубоко затянулся. Вспомнилось некрасивое, измученное лицо Хрусталевой. Ему нечего было им сказать.

— Чего бы придумать? — Дронов посмотрел на него. Во взгляде читалась надежда на совет. — Халтуру, что ли, поискать?

— Бежать, — неожиданно для себя самого сказал Максаков, — бежать без оглядки, подальше от этой гребаной системы к нормальной человеческой жизни. И чем быстрее, тем лучше.

От этой мучительной мысли стало на секунду радостно, словно он уже принял решение. Почему бы себя не потешить мечтами?

— Да что вы, Михаил Алексеевич, об этом и разговора нет, — заговорили они одновременно, — мы потерпим, продержимся. Может, халтуру какую найдем.

«„Потерпим", „продержимся", — думал он. — Ради чего? Что, война кругом? Блокада? Просто всем плевать, как мы живем и на что… Воистину мы будем в дерьме, пока жив последний энтузиаст.

Быстрый переход