В комнате горели две свечи. Она переняла у него эту привычку, к которой он приучился в Исе. Обходились без медника: ведь на улице не слишком холодно, а дом у них теплый. Он чувствовал сладкий запах ее пота.

Верания села на скомканной простыне и потянулась за лежавшей на столе булочкой с изюмом, отломила кусок и протянула ему.

— Возьми, — предложила она.

— Спасибо, я пока не голоден.

— Ешь, набирайся сил. Они тебе понадобятся.

Он откусил из ее рук.

— Как, опять? — удивился он. — А все считают тебя такой скромной.

Она сморщила нос:

— Ха, не так-то хорошо ты знаешь женщин, как тебе кажется. В Арморике мне все завидуют.

Она склонилась над его подушкой, и волосы ее укрыли их, словно занавеской. Он взял ее за грудь, и тут же закапало молоко. Удивительно, как такая тоненькая женщина более года кормила ребенка. Может, поэтому она и не беременела больше. Оба они надеялись, что причина только в этом. И нельзя сказать, чтобы они не старались, во всяком случае с тех пор, как он оправился от горя.

Свободная рука ее беззастенчиво нырнула под одеяло.

— Ну-ну, — засмеялась она.

— Ох, дай отдохнуть.

Она подняла брови:

— Если ты устал, можешь здесь и оставаться…

— Нет-нет. Как можно устать с такой, как ты? Да я скорее в пыль рассыплюсь. — Он обнял ее за нежные лопатки.

— А что бы сказали люди, знай они, как этот грубый жесткий Грациллоний любит обниматься и как хорошо у него это получается? Как удачно, что и я это люблю.

— Да, у тебя это здорово получается.

Она прижалась губами к его рту и зарычала:

— Р-р-р.

В дверь забарабанили.

— Какого черта? — заворчал он.

Стучали изо всех сил. Слуги никогда бы себе этого не позволили.

— Иду! — крикнул он. Он чувствовал злость из-за того, что помешали, какая бы ни была тому причина.

Верания натянула простыню до подбородка. Грациллоний и не подумал прикрыться. За дверью, разумеется, был мужчина: женщина не могла так сильно стучать. Грациллоний открыл дверь.

В коридоре стоял Саломон. На нем была одна туника, он даже сандалии не застегнул. Должно быть, скинул тапочки и побежал. Он и сейчас не мог отдышаться. Плечи сотрясались от рыданий, из глаз бежали слезы.

— Отец умер, — всхлипнул он.

Ясное, великолепное звездное небо выгнулось над городом. В руках у Саломона был фонарь. Он взял его у Грациллония, так как свой захватить не догадался. Пока бежал к ним, в кровь исцарапал ноги. То там, то тут встречались им горевшее окно или одинокий пешеход, но выйдя из Конфлюэнта, они остались совершенно одни. Лишь звучали их неровные шаги да тихонько пела речная вода.

— Мы только кончили завтракать, — говорил Саломон. Голос его звучал безжизненно. Дыхание поднималось прозрачной струйкой. — Вчера вечером к нам приходил курьер, а отец был в это время в церкви. Вернулся, когда мы с матерью уже спали, поэтому ничего ему не сказали. А утром, — только услышал, — сразу же послал за ним. «Конечно, — подумал Грациллоний. Апулей вставал рано и немедленно принимался за дела».

— Курьера в гостинице не оказалось: он ночевал у знакомых, так что нашли его не сразу. Отец начал сердиться. Вы же знаете, он, когда сердился, голоса никогда не повышал, но глотал слова.