— Вот здесь и поговорим, — сказал Корентин, — надеюсь, здесь присутствует частица святого духа, ибо говорить мы будем о страшном.

Грациллоний, сгорбившись, опустился на стул и уставился на дрожащее желтое пламя. Корентин, возвышаясь над ним, в нескольких словах рассказал о случившемся.

— О нет, — прошептал Грациллоний. — Нет.

— Это так, сын мой.

Грациллоний с трудом повернул шею и поднял на него глаза. Он видел лишь волосы, бороду и блеск глаз.

— Нимета, как она?

— В горе, но здорова.

— Я должен к ней пойти. Где она сейчас, в хижине? Что думаешь о ее грехе? Погибла ли ее душа?

Корентин покачал головой.

— Нет, она храбрая девушка. С такой смелостью, как у нее, мне еще не приходилось сталкиваться. Она пришла ко мне сознаться в содеянном, думая, что проклята Богом, и готова была погибнуть, лишь бы только Церковь приняла ее ребенка, — узловатые пальцы сжали плечо Грациллония. — То, что она сделала, было ради тебя, Грациллоний.

Непролитые слезы сжали ему горло.

— Ч-что ты сделал?

— Сказал ей не грешить больше. И все же то, что она сделала, было не из страха и не из ненависти, а из любви. Именно поэтому она и не могла полностью раскаяться. — Усмехнулся. — Я спросил ее, действительно ли она сожалеет о содеянном, и она созналась, что нет. Вот тогда я и окрестил ее.

Грациллоний схватил его руку и горячо пожал.

— Я, разумеется, позабочусь о ней, — сказал он, справившись с волнением. — Не может же она оставаться одна в этой жалкой хижине.

— Она не осмеливается приходить в город, тем более сейчас, когда она ждет ребенка от Эвириона, — хрипло сказал Корентин. — И Верания беспокоится, думая, что твоим детям и ей угрожает опасность даже в родных стенах. Она не позволяет им выходить на улицу, на дачу, где они раньше так любили бывать, и уж тем более на мост и в дом ее матери, что стоит возле реки. Люди, чьи дома стоят на берегу, живут в страхе. Варваров они меньше боятся… те, по крайней мере, живые люди и зимой там не появляются.

Епископ говорил, а Грациллоний вдруг почувствовал, что его подхватил знакомый ему поток. Он слышал его бешеный рев, захлебывался, тонул.

— Дахут! — позвал он, стараясь перекричать разбушевавшиеся волны.

— Дахут!

— Ты не можешь больше закрывать на это глаза, — слышал он безжалостный голос. — Мы либо уничтожим дьявольское отродье, либо погибнем.

Грациллоний вскочил.

— Мы не можем! — закричал он. — У нас нет выхода!

Он со всей силы стукнул кулаком по стене. Штукатурка отскочила. Крест затрясся.

— Выход есть, с Божьей помощью, — сказал Корентин. — Нимета рисковала своей душой, чтобы узнать это.

Грациллоний уронил голову на руки и закрыл глаза.

Голос епископа слегка смягчился:

— Сама она этого не поняла, и нам лучше никому об этом не говорить. Сначала я тоже этого не понял, да и сейчас мне не все ясно. Нам нужно распутать запутанный узел. Быть может, нас ждет катастрофа.

Последние слова отчего-то подействовали на Грациллония живительно. Он отвернулся от стены.

— Ты хороший человек, — пробормотал Корентин. — Мне нужен твой совет. А после я отпущу тебя домой.