– Давай устроимся в моей машине, а то сегодня вечером холодновато что‑то, – сказал комиссар.

– Меня в это дело впутали, – начал Джедже, как только уселся.

– Кто?

– Такие люди, которым я отказать не могу. Ты ведь знаешь, я, как любой коммерсант, плачу, чтоб мне дали работать спокойно и не устроили бардака в моем собственном бардаке. Есть тут один, который каждый месяц подъезжает и получает.

– От кого? Можешь мне сказать?

– От Тано Грека.

Монтальбано удивился, хоть и не показал виду. Гаэтано Бенничи по кличке «Грек» Грецию не видал даже в подзорную трубу и об Элладе знал ровным счетом столько же, сколько чугунная заслонка, а прозвали его так из‑за одной определенной наклонности, которая, как утверждала народная молва, высоко ценилась близ акрополя. За плечами он имел по меньшей мере три убийства, в своем кругу занимал место всего ступенькой ниже, чем самые‑самые, но то, что он работал в зоне Вигаты и окрестностей, известно не было, здесь оспаривали территорию семьи Куффаро и Синагра. Тано принадлежал к другому приходу.

– А Тано Грек, он‑то какое касательство имеет к нашим местам?

– Что за дурацкие вопросы ты задаешь? Что ты тогда за сыщик хренов? Не знаешь разве: есть уговор, что для Тано Грека не существует мест, не существует зон, когда дело идет о женском поле? Ему дали контроль надо всем бабьем на острове.

– Впервые слышу. Давай дальше.

– Часам что‑то к восьми вечера подъехал этот, ну, инкассатор, сегодня у нас был день платежей. Берет у меня бабки, но не отъезжает, как обычно, а, наоборот, открывает дверцу машины и велит мне залезать.

– А ты?

– Я испугался, меня аж холодный пот прошиб. А что поделаешь? Залез, и он поехал. Короче, едет по шоссе на Фелу, останавливается через полчаса пути…

– Ты спрашивал, куда едете?

– Ясное дело.

– И что он ответил?

– Тишина, будто я и рта не раскрывал. Через полчаса высаживает меня в каком‑то месте, где ни одной живой души, показывает на тропинку, мол, иди. Кругом – пустыня. Вдруг, черт его знает, откуда он только вылез, стоит передо мной Тано Грек. Меня чуть кондрашка не хватила, чувствую – ноги не держат. Ты пойми, не трусость это, но на нем‑то пять убийств.

– Как это – пять?

– А что, у вас сколько значится?

– Три.

– Никак нет, пять, это я тебе гарантирую.

– Ладно, давай продолжай.

– Я тут же в уме принимаюсь соображать. Раз платил я всегда регулярно, тогда думаю, Тано хочет поднять цены. На дела пожаловаться не могу, и они об этом знают. Однако нет, ошибся, не в деньгах был вопрос.

– Чего ему тогда надо?

– Даже не поздоровавшись, спрашивает, знаю я тебя или нет.

Монтальбано решил, что чего‑то не понял.

– Кого ты знаешь?

– Тебя, Сальво, тебя.

– А ты ему что?

– А у меня от страха поджилки затряслись, и я ему отвечаю, что тебя знаю, конечно, но больше так, с виду, здрасьте и покеда. Он на меня глядь, – глаза у него, точно тебе говорю, как у статуи какой‑нибудь, мертвые и в одну точку уставлены, – потом голову назад закинул, хохотнул и меня спрашивает, а не хочу ли я узнать, сколько у меня волосинок в заднице, плюс‑минус две. То есть дает понять, что ему известна вся моя автобиография с рождения и до самой смерти, будем надеяться, нескорой. А потому я – глаза в землю и молчок. Тогда он и велел передать тебе, что желает с тобой повстречаться.

– Когда и где?

– А прямо сегодня ночью, как начнет светать. А где, это я тебе щас объясню.

– Знаешь, чего он от меня хочет?

– Не‑е, понятия не имею и иметь не хочу.