Владислав Бахревский. Собака на картофельном поле
— Вот и суббота пожаловала! — Никанор Иванович блаженно потянулся в постели, сладко зевнул и зажмурился. — Сумку собрала?
— Собрала. С вечера тебя дожидается.
— Веник не забыла?
— Да разве без веника тебя выгонишь?
— Без веника — не баня. Берёзовый веничек-то?
— Берёзовый.
— Штуки три теперь осталось берёзовых-то? Проездили к синему морю, и веников не заготовил.
— Ума не приложу, как ты обходиться будешь… Вставай, лялюшек тебе напекла.
Никанор Иванович перекувыркнулся через голову, попрыгал на пружинах, вскидывая руки над головой.
— Никанор, не балуйся! Маленький, что ли?
Никанор Иванович соскочил с постели; шлёпая босыми ногами по холодному полу, сбегал в сени, погремел пестиком рукомойника. Вытерся мохнатым полотенцем, шмыгнул к трюмо и, стоя на левой ноге — ступню правой отогревал на щиколотке левой, — принялся чесать свои косматки.
— Надень тапочки, ноги, как у гуся.
— Обойдётся! — сказал Никанор Иванович, сокрушённо разглядывая человечка, который глядел на него из трюмо, дуя на голубую расчёску. Между ключицами дыры, шея как ниточка, грудь утиная, клином. Руку можно не сгибать: не мускулы, а так — жила. Хоть росточку бы! В первом классе стоял четвёртым с края, а за два года переехал в предпоследние.
— Беда прямо! — нечаянно вслух сказал Никанор Иванович.
— Что? — спросила мать.
— Да так. Не в коня корм.
— Не горюй, твой папаша был как столб. Уж и не знаю, будешь ли ты в теле, а верстой будешь.
— Да ведь время уходит!
— Это у тебя-то время! — Мать рассмеялась. Хорошо засмеялась, весело.
Он сразу прибежал к ней, уткнулся носом в живот. И она откликнулась, обняла, пригладила вихры.
— Какой же ты худющий!
— Зато в кости тяжёлый, — возразил Никанор Иванович. — Если бы на такие кости мяса побольше, никто бы меня не одолел: ни Паршины, ни Нырков. Да и сам Петька тоже с места бы не сдвинул.
— За стол садись, Никанор Иванович! Приятели твои без тебя исскучались небось.
— Да мне чего? Я мигом! — Он опрометью кинулся к столу.
— Господи, с ног собьёшь! — испугалась мать.
Никанором Ивановичем мальчика прозвал дед, отец матери.
— Пока мы живы с бабкой, никакая ты, сынок, не безотцовщина, — сказал ему дед в ту, самую трудную пору жизни. — Я величаюсь Иван Ивановичем, и ты отныне Иванычем величайся. Никанором Ивановичем. Спросят, как зовут, а ты не тушуйся — Никанор Иванович. Принимаешь?
— Принимаю, — сказал первоклассник Никанор и на следующий же день объявил учительнице, что называть его нужно не по фамилии, а по имени-отчеству. Учительница знала про его жизнь. Может, больше его самого. И согласилась с ним.
Ребята пробовали потешаться, да ничего у них не вышло: Никанор Иванович гордился своим новым величанием. Дед у него был знаменитый, все три «Славы» с войны принёс.
До бани нужно было идти да идти. Улицей, через картофельное поле, над рекой, перейти по лавам реку, ну, а там уж близко.
На улице к Никанору Ивановичу привязалась бродячая собака. Чёрная спина, рыжие бока, глаза горячие, но виноватые: не нашла, мол, себе хозяина, вот и пропадаю.
Идёт и идёт за Никанором Ивановичем, а тому тоже стыдно на собаку поглядеть.
— Знал бы, что встречу, хоть кусок хлеба взял бы.
Никанор Иванович останавливался, зажимал коленями сумку с веником и бельишком, а руки разводил в стороны. |