На следующий день по городку поползла неизвестно кем принесенная весть о том, что старый Сильвестро умер от холода.

IX

Поскольку погребение умерших предписывается законом, могильщик, каменщик и двое чернорабочих отправились хоронить отшельника; был с ними и дон Табиа – священник, почитавший за лучшее игнорировать присутствие анахорета в своем приходе. Гроб поставили на тележку, запряженную осликом.

Эта пятерка нашла Сильвестро распростертым на снегу; глаза у него были закрыты, руки скрещены на груди – совсем как у святого. Пес Галеоне сидел возле него и скулил, словно плакал.

Тело положили в гроб и после прочтения молитв предали земле – там же, под сохранившимся сводом часовни. На холмике поставили деревянный крест. А потом дон Табиа и остальные возвратились, оставив свернувшуюся клубком собаку на могиле. В городке никто ни о чем у них не спросил.

Собака больше не появлялась. На следующее утро, когда Дефенденте пошел в сарай, чтобы положить, как обычно, свою дань под лавку, он увидел, что хлеб, положенный накануне, остался нетронутым. И на другой день все еще был там. Он уже подсох, и муравьи начали проделывать в нем свои замысловатые ходы. Время шло, ничего не менялось, и Сапори в конце концов тоже перестал об этом думать.

X

Но через две недели, когда он сидел в кафе «Лебедь» и играл в карты со старшим мастером Лучони и кавалером Бернардисом, какой-то парень, смотревший от нечего делать на улицу, закричал:

– Гляди-ка, та самая собака!

Дефенденте вздрогнул и сразу же посмотрел в окно. По улице, вихляя всем телом, словно у него свернута шея, бежал тощий и жалкий пес. Он явно подыхал с голоду. Собака отшельника, насколько помнится Сапори, была, конечно же, и крупнее и сильнее. Но разве угадаешь, во что может превратить животное двухнедельная голодовка? Пекарю показалось, что это именно та собака. Как видно, она просидела все время на могиле, оплакивая хозяина, но, не выдержав мук голода, покинула его и спустилась в город, чтобы найти здесь еду.

– Псина скоро ноги протянет, – заметил Дефенденте, хохотнув, чтобы показать, насколько это ему безразлично.

– Вот уж не хотел бы, чтобы это действительно оказалась она, – заметил Лучони с многозначительной улыбкой и сложил карты, которые держал в руке веером.

– Кто – она?

– Вот уж не хотел бы, – повторил Лучони, – чтобы это была собака отшельника.

Кавалер Бернардис, до которого все доходило позже, чем до других, как-то странно оживился.

– А я эту зверюгу уже видел, – сказал он. – Да-да, я видел ее здесь поблизости. Уж не твоя ли она, Дефенденте?

– Моя? Как это так моя?

– Если не ошибаюсь, – продолжал настаивать Бернардис, – я видел ее возле твоей пекарни.

Сапори стало не по себе.

– Ну, знаете, – сказал он, – там столько собак бродит… Может, конечно, и эта была… но я лично такой не помню.

Лучони многозначительно закивал головой, как бы в подтверждение собственных мыслей. Потом сказал:

– Да-да, должно быть, это и впрямь собака отшельника.

– Но почему же, – спросил пекарь, принужденно улыбаясь, – почему она должна быть именно собакой отшельника?

– Все совпадает, понимаешь? Не случайно она такая тощая. Сам прикинь. Несколько дней она просидела на могиле: собаки, они всегда так… Потом почувствовала голод… и вот, пожалуйста, явилась сюда.

Сапори промолчал. Пес между тем, оглядевшись по сторонам, на какое-то мгновение задержал взгляд на окне кафе, за которым сидели трое мужчин.