Он выглядел слишком дружелюбным и счастливым, чтобы быть доктором.

– Ну, похоже, моя пациентка наконец то пришла в себя, – сказал он, подходя ко мне. Он протянул мне руку. – Доктор Вэнделл.

Я пожала ее.

– Привет, – тихо поздоровалась я.

Он в последний раз улыбнулся мне, прежде чем открыть свою карту и приступить к делу. Он сел на стул рядом со мной. Моя мать сидела напротив, сжимая мою руку, как будто это был ее спасательный круг.

– Сейчас я бы хотел поговорить с вами о том, что произошло… – Его губы продолжали шевелиться. Мама посмотрела на меня с серьезным выражением лица. Но я не слышала ни единого слова…

Мысленно я видела потоки алой крови. Так много крови. Куда бы я ни посмотрела, она была везде.

Мои руки и тело были пропитаны ею.

Я почувствовала боль. Жгучая боль в животе заставила меня задохнуться.

Игнорируя доктора, я спустила одеяло до бедер, задрала больничный халат и увидела ужасный шрам на животе.

И тогда осознала правду.

Мой ребенок. Единственная хорошая вещь в моей жизни исчезла.

Мой ребенок.

Мой ребенок.

Мой ребенок.

Мой ребенок исчез.

– Мне очень жаль. – Доктор похлопал меня по руке. Я словно оцепенела. – Правда, очень жаль.

Мама вытерла мои слезы.

Я покачала головой.

Писк монитора ускорился. Доктор взглянул на аппарат.

Я все ждала, когда они скажут, что это все просто дурацкая шутка. Ждала, когда медсестра войдет в палату с плотно завернутым свертком в руках.

Этого не произошло.

Доктор встал. Писк усилился.

– Виктория, – тихо сказал он. – Мне нужно, чтобы вы успокоилась.

Я не могла, да и как он мог ожидать от меня этого? Мой ребенок был мертв.

Все пропало.

Он разговаривал с моей мамой. Но, опять же, их голоса звучали приглушенно.

Он позвал медсестру. Она вбежала внутрь и через несколько секунд доктор ввел мне в капельницу лекарство.

– Нет, – простонала я. Губы начали дрожать. – Мой ребенок…

Но мои слова исчезли, и я скользнула в темноту.

Отдайте мне моего ребенка. отдайте мне моего ребенка, отдайте мне моего ребенка…

***

Меня выписали из больницы через три дня. Мне пришлось ходить по палате, доказывая доктору, что шрам от кесарева сечения заживает правильно. Каждый раз, когда он пытался заговорить о моей потере, я выпроваживала его из палаты.

Я не хотела этого слышать. Я едва заставляла себя жить час за часом.

В тот день, когда я собирала вещи, я чувствовала себя оцепеневшей. Мой брак рухнул. Был муж, который, по словам доктора, умер.

Я потеряла ребенка.

И у меня было…у меня было кое что еще. Из моей памяти оказался вырезан и украден огромный кусок моих воспоминаний. Но мне было все равно. Если они пропали, я, вероятно, не смогла бы справиться с ними. Была причина, по которой они исчезли.

Готовясь к выписке, я сказала маме, что она может забрать цветы себе или отдать кому нибудь. Я не могла смотреть на них. Отказывала каждому посетителю, кроме мамы или Рэне. Мама хотела отвезти меня домой, но я сказала ей, что меня заберет Рэне. Не могла вынести еще одного жалостливого взгляда моей матери.

Я уехала одетой в пижаму и с разбитым сердцем. Дышала сквозь боль и пыталась убедить себя, что это пустяки. Я отказывалась смотреть на швы.

Ничего серьезного.

Ничего серьезного.

Ничего серьезного.

Всю дорогу до своего дома я чувствовала оцепенение. Смотрела на здания и людей, но не видела ничего. Все было в черно белом цвете.

Весь мой мир был уничтожен.