Если бы Гамильтон вел себя как обычный мужчина, живущий по двойным стандартам, который полагает, что он в полном праве идти на поводу у своих инстинктов, тогда как женщина этого делать не должна! Если бы он разозлился и назвал ее потаскушкой, она бы стала его презирать.

Неудивительно, что в памяти возник скрипучий голос Старого Иммака:

– Я тебя предупреждала, но разве ты послушаешься! Ты приехала, движимая неправильными побуждениями, и посмотри, что из этого получилось!

– Ах, что ты можешь об этом знать? Разве тебе когда-нибудь приходилось чувствовать то, что чувствую я?

– Надо было держать себя в узде. Мужчина никогда не откажется от того, что ему предлагают. Такова уж его природа. Но теперь поздно говорить об этом. Однако нет худа без добра. Его дочь нуждается в нем больше, чем ты, что бы ты сейчас ни чувствовала. Пусть это послужит тебе утешением.

– Каким утешением? Уж не считаешь ли ты меня одной из твоих занудных, готовых к самопожертвованию святых?

Клодия словно наяву услышала возмущенное фырканье.

– И чем же ты пожертвовала? Разве он когда-нибудь говорил тебе, что ты для него представляешь нечто большее, чем мимолетное увлечение? Не говорил. Ты ему нравишься, это правда, но не более того.

– Ох, отвяжись! Ты очень любишь говорить «я тебя предупреждала».

В воздухе пронеслось очередное возмущенное фырканье, шелест одежд, и тень сестры Иммакулаты исчезла.

В последнее утро Клодия отправилась на такси в старый город Маскат. Водитель ей попался веселый, общительный. Он оказался хорошим гидом – показал дворец, фасад которого выходил на море, и две одинаковые сторожевые башни – Джалали и Мирани, – охранявшие его с двух сторон. Синие, как небо, голые скалы поднимались из моря, образуя естественную гавань.

Клодия осматривала с дамбы окрестности, а водитель тем временем покуривал сигарету, стоя рядом с ней.

– Вон там находится английское посольство. Англичане – большие друзья султана Куабуса и оманского народа.

– Надеюсь, – улыбнулась она.

Окинув прощальным взглядом море, Клодия подумала, что завтра окажется в совсем иной обстановке: серенькая, ветреная зимняя погода, унылые городские улицы, и настроение у нее, несомненно, будет под стать.

– Сестренка, почему вы такая печальная?

Клодия была готова провалиться сквозь землю от смущения, но, заставив себя улыбнуться, ответила:

– Это потому, что я вечером уезжаю.

– В таком случае приезжайте снова, insha'allah.

– Да, – сказала она. – Insha'allah.

Полет был утомительным, как это обычно бывает с ночными многочасовыми рейсами, но могло быть и хуже. Если бы они летели в переполненном салоне туристического класса, то Клодии, возможно, пришлось бы сидеть совсем рядом с Гаем и его плечо касалось бы ее плеча, его запах мучил бы ее, а его волосы могли бы прикоснуться к ее щеке, когда он задремлет.

Сейчас Гай спал, повернувшись к ней лицом, отделенный от нее проходом между рядами. Она не могла спать и не могла отвести от него взгляд.

Клодии вспомнилось, как Гай отдыхал рядом с ней после того, как они занимались любовью. Она вспомнила ощущение его тела рядом со своим, когда он обнимал ее одной рукой. Клодия вспомнила, как нежно провела пальцами по его груди, стараясь не разбудить его, вспомнила, как Гай во сне еще крепче прижал ее к себе, как она осмелилась притронуться к другим спящим частям его тела и как затряслась его грудь от сдерживаемого смеха.

На глаза навернулись слезы. Клодия осторожно выскользнула в туалет, чтобы прийти в себя, но бдительное око стюардессы заметило ее.

– С вами все в порядке?

– Все хорошо, – шмыгнув носом, сказала Клодия, заставив себя улыбнуться.