Эллиот, который когда-то был его ближайшим другом и сообщником по преступлениям.

Константин никогда не оспаривал его слов.

И никогда не оспорит.

Он провел ночь в доме своего приятеля, Филиппа Грейнджера.

И теперь стоял на церковном дворе, у маленькой часовни, где Стивен вчера венчался с леди Паджет. На дорожке и траве все еще были рассыпаны розовые лепестки, которыми дети осыпали жениха и невесту.

Константин подошел к одной из могил и долго с грустью смотрел на надгробие. Длинный черный плащ и цилиндр, защищавшие от утренней прохлады, придавали ему почти зловещий вид.

— Джон, — мягко сказал он, — похоже, скоро на свет появится новое поколение нашей семьи. Никто ничего мне не говорил, но я готов поставить все свои деньги на то, что леди Мертон уже носит ребенка. Похоже, она оказалась порядочной женщиной. Да и Стивен тоже человек порядочный, хотя очень хотелось бы, чтобы это было не так. Думаю, они бы тебе понравились. — Несколько розовых лепестков, побуревших по краям, усеяли могилу. Кон наклонился, чтобы собрать их, и смел один лепесток с надгробия. — Нет, — продолжал он, — ты бы их полюбил, Джон. Ты всегда любил щедро и без разбора. Ты любил даже меня.

Последнее время Константин нечасто приезжал в Уоррен-Холл, и по правде сказать, это давалось ему нелегко. Но иногда он тосковал по Джону. Даже по тому, что осталось от брата: небольшой могильный холмик и надгробие, уже потемневшее и немного поросшее мхом.

Сейчас Джону было бы уже двадцать четыре года.

— Мне пора, — сказал Константин. — До следующего раза, Джон. Покойся с миром. — Он повернулся и, не оглядываясь, пошел к воротам.

Эпилог

Мир сузился до кокона, пронизанного болью, и нескольких блаженных моментов передышки, когда можно было немного отдышаться, чтобы смело встретить новую схватку. Роды оказались длинными и трудными. Но Маргарет не переставала уверять Кассандру, что поединок с болью и родовые муки, в результате которых появляется ребенок, и есть главное предназначение женщины.

— Мужчины ничего не понимают, — презрительно бросила она, когда Стивен в очередной раз заглянул в дверь, но не слишком сопротивлялся, когда его в очередной раз прогнали.

— Они даже не способны вынести чужую боль!

«Возможно, — думала Кассандра, — трудно смотреть на чужую боль, когда именно ты являешься ее причиной, но никак не можешь остановить ее или хотя бы разделить».

Но у нее не было времени для столь сентиментальных раздумий, тем более что она твердо решила никогда больше не подпускать к себе Стивена.

«Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста», — твердила она про себя, захлебываясь под очередной атакой боли, невыносимо сжимавшей живот и разрывавшей матку.

Пожалуйста что?! Прекрати боль? Позволь младенцу родиться? Позволь ему родиться живым и здоровым?

Пожалуйста, пожалуйста…

Семь месяцев ее супружеской жизни были почти неправдоподобно счастливыми. И наполненными ужасом. Ее ужасом. И ужасом Стивена, замаскированным неизменной жизнерадостностью.

— Все идет как надо, — спокойно сказал врач.

— Она почти выдохлась, — заметила Маргарет.

— Скоро все закончится, — пообещал врач.

Глубокий вдох и…

Пожалуйста, пожалуйста…

Невыносимая потребность тужиться. Тужиться, тужиться, пока голос врача не велел ей прекратить, сберечь силы до следующей схватки. А потом…

О, пожалуйста, пожалуйста!

И снова она тужится, лихорадочно, нескончаемо, и в легких больше нет воздуха, и мир становится болью и желанием тужиться…

Наконец что-то хлынуло потоком, мгновенно унесшим распирающее ее давление, и появилась возможность дышать…

Крик младенца.